Несколько раз пришлось пострелять и по настоящему противнику. Йозеф помогал заряжающему, содрогаясь от мощной отдачи орудия и задыхаясь и кашляя от пороховых газов. Спотыкаясь об откидные станины, он бежал за боеприпасами, снаряжал магазины и торопился обратно, поскальзываясь на катающихся под ногами горячих пятидесятимиллиметровых гильзах. Ратцингер не знал, удалось ли его расчету хоть раз попасть в самолет, не говоря уже о том, чтобы его сбить. В эти минуты он чувствовал себя винтиком, шестеренкой огромного грохочущего механизма. И это будущему римскому папе не нравилось. Когда товарищи в часы досуга играли в футбол или развлекались другими, куда менее невинными способами (к примеру, пробовали пить шнапс), Йозеф уединялся и читал Библию или Бревиарий .

Вот и теперь, после налета, он сидел на железобетонном противотанковом надолбе и размышлял над Откровением святого Иоанна Богослова: «И дивилась вся земля, следя за зверем, и поклонились дракону, который дал власть зверю, и поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? и кто может сразиться с ним? И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно, и дана ему власть действовать сорок два месяца. И отверз он уста свои для хулы на Бога, чтобы хулить имя Его, и жилище Его, и живущих на небе…»

Йозефа отвлекли от священной книги шум и крики. Оказалось, что на разборку образовавшегося после попадания бомбы завала пригнали заключенных из Дахау. Это было привычное зрелище — лагерники все чаще привлекались к подобным работам. Их привозили на грузовиках под охраной эсэсовцев, преимущественно нестроевиков, так как все молодые и сильные давно отправились на Восточный фронт. Вот и сейчас пожилой унтершарфюрер с вильгельмовскими усами торопил своих подчиненных, которые, в свою очередь, покрикивали на слезавших с грузовиков заключенных.

Лагерники выглядели изможденными и едва живыми. Йозеф не понимал, как в таком состоянии можно ворочать и перетаскивать куски кирпичной кладки, куски бетонных плит и носилки со щебнем. Казалось, люди вот-вот упадут на землю под тяжестью собственного скелета, на котором почти не оставалось плоти. Но они работали, и работали довольно споро и производительно. Эсэсовцам даже не приходилось их особенно подгонять и наказывать. Поскольку убегать, на памяти Йозефа, тоже никто не пытался, охранники чувствовали себя спокойно и занимались кто чем: перекусывали, читали, дремали, пялились по сторонам…

Сегодня заключенные трудились всего метрах в тридцати от сидящего с Библией в руках Ратцингера. Они не обращали никакого внимания на юного зенитчика, тупо ковыряясь в развалинах. Зато хромой эсэсовец с карабином на плече подошел к Йозефу и попытался заговорить с ним — видимо, от скуки.

— Привет, парень… Как у вас тут дела? Сбили кого?

— Сегодня не было приказа стрелять.

— Сидите и ждете, пока томми вывалят вам бомбы прямо на головы, а? — сердито усмехнулся хромой. — Тебе сколько лет-то, парень?

— Семнадцать…

— Тебе семнадцать, мне пятьдесят семь… Много мы навоюем — старик и мальчишка?

Хромой вздохнул и уселся рядом с Йозефом, прислонив карабин к надолбу. Пошарил в кармане, извлек круглую баночку шоколада «Шо-Ка-Кола» и жестом предложил юноше.

— Нет, спасибо, — отказался Ратцингер. Хромой пожал плечами и убрал шоколад обратно в карман.

— Что читаешь? — спросил он. Библия Йозефа была заботливо обернута в газету, поэтому сразу понять было нельзя.

— Откровение Иоанна Богослова.

— На каком месте закончил?

— Э-э… — Йозеф растерянно раскрыл книгу. — «И отверз он уста свои для хулы на Бога, чтобы хулить имя Его, и жилище Его, и живущих на небе…»

— «…И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем, — продолжил хромой.