Ей было легче смотреть на него так — как на пациента.

Она имела дело со многими пациентами, лежавшими на многих кроватях, характеры у всех были разные, но ничего загадочного в тех людях не было. Мерси могла почти спокойно смотреть на раненого и почти отстраненно отмечать, что он перенес ужасную травму, даже догадываться, какую именно: осложненный перелом ноги, несомненно открытый и со смещением. Сломанные ребра. Травма головы, вероятно с повреждением черепа, и осколки кости застряли под кожей. Говорящие рубцы и рябины на месте швов, из которых уже удалили нити. Эти колотые и резаные раны уже, похоже, зажили и не разойдутся.

Но тяжело было смотреть на мужчину и знать, что не видела его так долго. Тяжело видеть это помятое лицо с плоским носом (сломанным давным-давно, это она определила с легкостью) и широкими скулами, которые достались ей в наследство. Такое же широкое лицо, при определенном освещении кажущееся почти квадратным, было и у нее. Тяжело было встретиться с ним взглядом — а ведь он уставился на нее из-под кустистых бровей, в которых мелькали первые серебряные нити. Одну пересекал шрам, судя по виду, затянувшийся много лет назад.

Она смотрела, впитывая информацию, стоя у двери, не зная, что сказать, куда ступить и следует ли присесть на стул, вот тот, возле кровати, на котором, наверное, сидел врач, осматривавший пациента.

Он тоже смотрел на нее и тоже молчал, кажется не зная, стоит ли пригласить гостью войти или велеть убираться. Покрытая щетиной щека вжималась в подушку: мужчина повернул голову, чтобы лучше видеть. Лежащий прочистил горло, кашлянув влажно и слабо. Определенно не такой звук он намеревался издать.

И выдавил наконец:

— Ни-та? — Два хриплых слога, расколотые неуверенностью.

Мерси стиснула дверную ручку и застыла в проеме, словно в магическом пространстве, способном защитить ее от того, что случится дальше. И все же она ответила:

— Папа?