Вексфорд отрицательно мотнул головой, и миссис Краун плеснула себе джина из бутылки, стоящей на дубовом буфете. Буфетная полка вся была испещрена следами капель и кругами от бутылок и мокрых стаканов.

– Впрочем, я не собираюсь разыгрывать перед вами комедию, горем я отнюдь не убита. Мы с Родой никогда не были особенно близки. Где, вы сказали, это случилось? На тропинке? В общем, рыдать я туда не побегу, можете быть уверены.

Она напоминала свою комнату: такая же маленькая, вся в кричащих тонах и не слишком аккуратная. Нейлоновые чехлы на мебели были того же тускло-желтого оттенка, что и обтягивающее платье миссис Краун, разве что чуть более выцветшие, а вдобавок покрытые черными подпалинами от сигарет. И платье, и чехлы были заляпаны едой и алкоголем. Волосы миссис Краун напоминали букеты из сухих трав, торчащие из зеленых и желтых ваз в ее гостиной: такие же бесцветные, тонкие и ломкие. Зажженная сигарета покачивалась в уголке ярко напомаженного рта. Как и ее племянница, миссис Краун предпочитала алую помаду и такой же лак для ногтей.

– У меня еще не было возможности поговорить с вашим братом, – произнес Вексфорд. – Мне сказали, он не в состоянии понять, что случилось.

– Свояк, если уж на то пошло, – буркнула миссис Краун, – никакой он мне не брат, этот старый хрыч.

– Ах да, конечно, – сказал Вексфорд. – Миссис Краун, уже поздно, а мне бы не хотелось вас задерживать дольше необходимого, поэтому не расскажете ли о том, что делала мисс Комфри вчера вечером?

Она вперилась в него, выпустив через ноздри сигаретный дым.

– А какое это имеет отношение к заколовшему ее маньяку? Ведь убили же из-за денег, разве нет? Рода вечно таскала с собой целую кучу наличных.

Потом, скорчив физиономию чосеровской ткачихи, припомнившей о своих былых проделках, добавила:

– Или вы хотите сказать, ее изнасиловали? Нет, не могу себе такого представить.

Вексфорда поразил ее цинизм.

– Так вы видели ее вчера? – едва сдерживаясь, спросил он.

– Она позвонила в пятницу, сказала, что приедет. Подумала, что я могу разволноваться, увидев свет в соседнем доме, ведь там сейчас никого нет, понимаете? Бог знает, почему ее так это заботило. Я даже удивилась. Сняла трубку, а она и говорит: «Привет, Лилиана. Узнаете меня?» Еще бы я не узнала этот бас и фальшивый акцент, непонятно только, откуда он у нее взялся? Явно не от отца с матерью. Впрочем, вам это не интересно. Короче, вчера в час дня она заявилась сюда на такси. Вся расфуфыренная, а сама-то страшна, как смертный грех. Вечно таскается сюда с унылой рожей. Рода ведь никогда не скрывала, что ненавидит это место. Ну, в общем, в натуре она оказалась не такой веселой, как по телефону, словно в воду опущенной, понимаете, о чем я? Уверены, что не хотите капельку? Что ж, а я тогда, с вашего позволения…

Плеснув в стакан куда больше, чем предлагала вначале, Лилиана Краун умостилась на подлокотник софы, закинув ногу на ногу. Ее голени были покрыты варикозными венами, но до сих пор оставались стройными, с высоким подъемом, свидетельствующим, что в молодости Лилиана немало времени провела на танцульках.

– Она зашла ко мне в четверть седьмого. «Не хотите ли поехать со мной, Лилиана?» А ведь прекрасно знает, что черта с два я с ней поеду. Ну, я ответила, что у меня свидание с одним джентльменом, и это, кстати, было чистой правдой. А ей это совсем не понравилось, всегда мне завидовала. Потом спросила, когда я вернусь, мол, зайдет ко мне и расскажет, как там ее папочка. Я ответила, что в десять, старалась говорить вежливо, хотя после смерти моей бедной сестры плевать я хотела и на нее, и на ее папашу.