Кстати, мне снова пришла мысль о генетике. Почему мы должны запретить и забыть генетику? А потому, что если люди будут знать генетику, то они будут думать, что у нас с вами те же самые гены и хромосомы, что и у них. Можем ли мы это допустить? Нет, не можем. Поэтому ещё раз напоминаю вам: хотя мы пришли к власти под флагом генетики, но, завоевав власть, мы должны немедленно стереть в памяти людей все, что с ней связано, кроме названия, которое нам придётся сохранить, и того рационального зёрна, что нами взято, – селекции».

Восстанавливая в голове этот бред, генерал вспомнил некогда услышанную фразу: «Чем наглее ложь, тем она убедительней». Кто же это сказал? Впрочем, автор фразы не прав. Ложь только тогда становится убедительной, когда она подкрепляется страхом. Когда верить заставляют. Необходим страх. Великий страх. И этот страх принёс Железный Генрих. Генрих выступил с теорией прекращения политической борьбы и установления всеобщего благоденствия. Общество, писал он, достигло вершины социального развития. А раз так, то политическая борьба за власть автоматически прекращается. В связи с этим ликвидируются тюрьмы, отменяются наказания и, в первую очередь, смертная казнь.

«Мы, неогуманисты, являемся самой гуманистической организацией всех времён и народов. Но, – писал дальше Генрих, – общество должно быть защищено от насилия со стороны людей, которые в силу своего генетического предрасположения отстали в развитии от остального общества. Виноваты ли они в этом? Конечно, нет! Это больные люди, и в отношении них нельзя применять наказание. Их надо лечить. Но всегда ли можно надеяться на благоприятный исход лечения? Увы, нет. Медицина ещё не дошла в своём развитии до того прекрасного времени, которое, я верю, скоро наступит, когда все болезни будут успешно побеждаться. Мы стремимся к этому и проводим последовательную политику генетического оздоровления человечества. Но что делать с теми, которые пока не поддаются лечению? Можно ли позволить им совершать акты насилия по отношению к другим на том основании, что они больны? Следовательно, их надо изолировать? Но это опять‑таки наказание, которого мы и хотим избежать. Надо что‑то предпринять такое, чтобы не лишать человека жизни, даже если он убийца или потенциальный убийца, и не лишать свободы, если он грабитель и насильник. Мы располагаем сейчас методами предсказания поведения человека. Мы можем сохранить ему жизнь и свободу, если лишим его той незначительной части клеток мозга, которые, вследствие своего патологического развития, толкают человека на совершение преступлений. Это будет гуманно как в отношении самого человека, так и общества в целом.

Заботясь о людях, об их полноценной духовной жизни, мы идём дальше. Разрушая у части людей центр агрессии, мы, естественно, чего‑то лишаем их. Справедливо ли это? Нет, конечно! Если человек что‑то отдаёт, то он взамен должен получить нечто другое, равноценное. Мы, партия неогуманистов, партия справедливости, подходим к таким несчастным людям не как к преступникам, а как к нашим братьям, обиженным судьбой. И если что‑то мы вынуждены взять у нашего брата, то взамен мы должны дать ему нечто большее, что осчастливит его. Забирая у него возможность делать зло, мы взамен даём ему целый мир красочного воображения, мир, в котором он будет счастлив, мир, в котором он сможет совершать подвиги, мир, в котором мужчина станет обладателем прекрасных женщин, а женщина обретёт счастье в объятиях любимого мужчины. Приобретя этот огромный мир, пожалеет ли наш брат о том, что его лишили возможности красть, грабить, убивать, насиловать? Нет! Он будет счастлив! Так дадим же ему это счастье!»

Так появились мнемофильмы.

Первую партию преступников, среди которых были и убийцы, после проведённых операций выпустили на свободу.