|
Все обернулись. У входной двери стоял высокий светловолосый человек с такой же светлой, чуть рыжеватой, коротко стриженой бородой, с трубкой во рту. По‑видимому, он зашёл уже давно, так как снял меховую куртку и остался в толстом белом шерстяном, грубой вязки, свитере. Куртку он небрежно перекинул через плечо. Не дождавшись ответа, пришедший вынул трубку изо рта, небрежно сунул её в карман и пошёл к трибуне, протискиваясь боком в узком проходе между скамьями.
– Кто это? – спросила Каминского Ирина. – Странно, что он здесь, – не отвечая на поставленный вопрос, задумчиво проговорил Каминский и тут же спохватился: – Простите, не расслышал вашего вопроса. Ирина повторила. – Это один из боевиков ДС. Олаф. Не то норвежец, не то исландец. Фамилия его неизвестна. Олаф между тем протиснулся к трибуне, подошёл почти вплотную к Френкелю и, глядя на него с высоты своего роста, повторил вопрос. Маленький Френкель заметно стушевался, но тут же взял себя в руки и спокойно ответил: – Надо запастись терпением. История не делается быстро. – Терпением? – повторил Олаф. Он протянул правую руку и обнял Френкеля за плечи. – Дорогой Френкель, – обращаясь больше к залу, начал он. – Вы – один из крупнейших теоретиков. Я читал вашу брошюру о разделении власти. Все, что вы по этому поводу говорите и писали, все верно. Но… – Отпустите меня! – фальцетом вдруг закричал Френкель. – Что за манеры? – Он пробовал вырваться, но скандинав держал его крепко, не прилагая при этом заметных усилий. – Вы говорите – терпение. Но пока вы тут теоретизировали, – он взглянул на часы, – в мире произведено больше тысячи мозговых операций, продано десять девушек в гаремы элиты. – Он внезапно отпустил Френкеля и тот от неожиданности свалился с трибуны. – Хулиганство! – крикнул кто‑то из зала. – Простите меня! Вы сказали хулиганство? То, что вы здесь говорите и делаете, хуже хулиганства. Это предательство, предательство в отношении тех, кто сейчас испытывает страдания, унижения человеческого достоинства. Предательство по отношению к двум миллиардам искалеченных людей и к миллионам и миллионам детей, которых ожидает та же участь. Предательство по отношению к ещё не родившимся. Вместо активной борьбы с фашизмом и бесчеловечной системой вы здесь предпочитаете заниматься политической болтовнёй. – Ну это уж слишком! – Каминский вскочил со своего места. – Вы забываетесь! Мы тоже отрицательно относимся к системе, иначе мы были бы не здесь. Но называть её фашистской мы не можем позволить. Это незнание истории, если не хуже. Вам известно, что фашизм, явление XX столетия, сопровождался физическим уничтожением людей по расовым признакам. Фашизм – это концлагеря, крематории, расстрелы и пытки. Где вы сейчас их видите? У нас даже нет тюрем! – Наша планета – это сплошной концлагерь! – крикнул в ответ Олаф. – Так взорвите его! – закричал в свою очередь Каминский. – И взорвём, – уже спокойно пообещал Олаф. – Это несерьёзно! У нас политическая дискуссия, здесь не место ребяческим выходкам! Волнение в зале нарастало. Собравшиеся повскакивали с мест. Слов уже не разобрать. Каждый кричал своё. Несколько человек поднялись на помост и что‑то объясняли Олафу, возбуждённо размахивая руками. – Я, пожалуй, пойду, – сказала Ирина Каминскому, но тот не слышал её, устремившись к помосту. Ирина встала и пошла к выходу. В дверях её нагнал Френкель. – Я провожу вас, если разрешите, – предложил он. Они вышли и пошли рядом. |
