— Каждый? Посмотрите, в наших деревнях мужики в беспробудном пьянстве лежат и встать не могут. Каждый?

— Не мое дело, — отмахивается он, и возвращает иглу на пластинку.

— Не мое? Это — моя страна. И люди — наши.

— Повторяю, из отдельных клеток все складывается.

— И вы не хотите обращать внимание на те клеточки, которые тонут?

— Обращая внимание на те клеточки, вы загубите свою.

— Я так не думаю.

— А закон такой.

— Неужели вы думаете, что, видя тонущего, человек должен стоять, смотреть и в это время думать о том, как бы душу свою спасти?

— Вы, не умея плавать, утонете. Реальную картину представьте. Тонет человек. А вам говорят — «Какая же ты немилосердная! Спаси другого!». А ты отвечаешь — «Тон-у-у», — говорит Мамонов и снова слышится слабый ручеек. — А ты говоришь: «Я плавать не умею…»

— Нужно научиться.

— Да, — вскидывается он. — Да, да! Абсолютно четкий ответ. Замечательный ответ. В десятку! — он говорит, как учитель, и мне приятно, что он меня хвалит. — Вся наша жизнь уходит на то, чтобы научиться переплыть. Церковь есть корабль. Мы в этом корабле — и только. Никаких трех дорог. Вся жизнь, если она настоящая, должна уходить на умение плавать. Потому что за гробом мы такие, какие придем. Чему не научимся, тому не научимся. Что нас мучило, то и будет мучить. Хочу курить. Если не успею победить, и там буду хотеть, а там нечего, но жечь будет также. Вот что такое муки вечные. На что я, дурак, себя обрекаю, выпивая пиво? Почему? А кто знает…

— Так постарайтесь еще.

— Я не алкоголик, не в этом дело. Дело в том, что душа моя хочет этих сластей. Если я десять лет терплю, но мне хочется выпить, я пьяница все равно. Бог хочет от нас качества наших душ. Смотря на себя, раз разговор обо мне, скажу, что не начато даже ничего.

— Водка плоха в том случае, если напьешься и семью тиранишь. Три бутылки пива не при чем.

— Не плохи деньги, не плоха водка, плохо то, зачем и с какой мерой мы это используем. Если мы способны выпить пятьдесят граммов водки перед обедом, это на пользу. Но не двести пятьдесят вечером. Мой отец выпивал каждый день перед обедом, но для него это не было страстью и борьбой. Это же болезнь — алкоголизм. Душевная болезнь.

— Есть у вас красивый костюм?

— Костюм? Есть, — Мамонов оглядывает свои старые брюки. — Есть хорошие у меня пиджаки. Могу одеться не хуже других. Ну а зачем? Висит все. Я — актер, бываю на торжествах, приемах, надо выглядеть как все, не выделяться.

— Где купили пиджаки?

— В Германии, зашел, примерил, да и купил сразу.

— Понравилось в Германии?

— Так я там много было. Я дома люблю. Я очень люблю эту страну.

— Что такое дом?

— Дом — это Россия.

— Но вам ведь дела нет до тех, кто лежит и спивается.

— Как нет? — зачем-то переспрашивает мягко и вкрадчиво, я вздрагиваю — не могу выбросить образ Грозного из головы. — Есть, — еще мягче говорит он. — потому что я пью вместе с ними. Как мне нет дела? Если он приходит — «дай», а я даю, чтобы отвязаться, вот это — мне дела нет… Я на сцене скакать умею, стараюсь там изо всех сил. А жизнь идет, кто-то глухой, кто-то слепой, кто-то пьяный лежит, а кто-то на катере едет по Белому морю… Многообразна жизнь.