— Ничто не остановит настоящую любовь, — произносит Карен.

Тут мне приходит мысль, что один способ остановить ее все-таки существует.

Сьюзен спрашивает, не хочет ли кто-нибудь еще печенья. Карен говорит «да». Сьюзен уходит и возвращается с полной тарелкой, чтобы хватило нам всем. Они снова болтают о Пэтти и решают сами готовить ей обеды, чтобы быть уверенными: она не голодает. Если никто не будет для нее готовить, то Пэтти с горя может вообще перестать есть. Их беспокоит такая перспектива. Карен размышляет вслух, что же именно приготовить. У нее есть рецепт пирога, который она давно хотела испытать, но в то же время Карен помнит, что Пэтти очень любит лазанью…

И только я замечаю, как через минуту Джеффри извиняется и выходит.

Отодвигаюсь и встаю. Ножки стула скрежещут по полу. Обе дамы пристально смотрят на меня, удивленные внезапным движением.

— Не знаете, где туалет? Мне нужно выйти.

Карен сообщает где.

В коридоре довольно тихо. Хотя церковь совсем небольшая, в ней есть несколько коридоров, и чем дальше я продвигаюсь, тем меньше народу. Поворачиваю налево, направо… Коридоры пустеют. Упираюсь в тупик и возвращаюсь назад.

Наконец добираюсь до вестибюля. Там пусто — все в зале для встреч.

Передо мной две двери. Одна ведет в святилище, другая — наружу.

Приоткрываю дверь в святилище на дюйм-два — ровно настолько, чтобы украдкой заглянуть внутрь. Святилище маленькое, погруженное в полумрак. Единственный источник света — четыре витражных окна. Над кафедрой висит крест, взирая на ряды жестких скамеек.

Сначала кажется, что в святилище пусто. Я замечаю их не сразу и уже собираюсь уйти, решив, что они где-нибудь на улице. Или что Джеффри пошел не вслед за Кортни, а в туалет, а она уже уехала.

Но тут я замечаю движение: Кортни резко поднимает руку и толкает бывшего мужа.

Они прячутся в дальнем углу. Кортни прижимает Джеффри к стене. Он тянется погладить ее волосы, но женщина снова отталкивает его — достаточно сильно, чтобы на этот раз он отдернул руку, будто его ранили.

И тут бывшая жена отвешивает ему пощечину. Я вздрагиваю и отхожу от двери, как будто ударили меня. Голова Джеффри резко дергается вправо и встает на место. Хоть я и затаила дыхание, все равно расслышать слова Кортни удается только потому, что она повышает голос.

— Я не жалею о том, что сделала. Джефф, она отняла у меня все. Все, черт побери. Оставила меня ни с чем. Я не виновата — только пыталась вернуть то, что принадлежит мне.

Немного подождав, Кортни добавляет:

— И мне не жаль, что она мертва.

Джеффри хватает ее за запястье. Они впиваются друг в друга взглядами, но теперь говорят совсем тихо. Мне не слышно, но я живо представляю их колкие, полные ненависти слова.

Осторожно прокрадываюсь в святилище, задерживаю дыхание и сосредоточенно пытаюсь расслышать разговор. Сначала до меня доносятся только обрывки фраз вроде «не скажу» и «никогда не узнает». В помещении включается вентилятор, его шум заглушает голоса, и я пропускаю секунд тридцать беседы. Но потом вентилятор смолкает, голоса становятся громче, и опять можно разобрать слова.

— Что ты натворила… — выдыхает он, качая головой.

— Я действовала необдуманно, — признается Кортни. — Это все моя вспыльчивость. Я была так рассержена… Я не виновата, что разозлилась.

Она начинает плакать — точнее, поскуливать: тихий плач без слез. Манипуляторша. Пытается вызвать сочувствие к себе.

Я не свожу с них глаз.

Джеффри молчит минуту. Она — тоже.

Затем Бейнс тихо, мягким, как перышко, тоном произносит:

— Я никогда не мог видеть тебя плачущей.