Помню, что чувствовала себя неловко и неуверенно. Хотя после такой банальной попытки подката неуверенности поубавилось. Разумеется, Уилл не мог видеть меня раньше. Он пытался подцепить меня на крючок, и это сработало. Остаток ночи мы провели сплетясь в танце. Чем больше я пила, тем увереннее становилась.

Мы встречались всего пару месяцев, когда Уилл предложил съехаться. Я понятия не имела, почему у него нет девушки и почему он выбрал именно меня вместо одной из тех красоток, которых в Чикаго пруд пруди, но Уилл настаивал, что не может без меня жить. Хотел быть со мной круглосуточно. Очень романтично с его стороны — никто никогда не заставлял меня чувствовать себя такой желанной, — но в то же время и практично в финансовом плане. Я тогда заканчивала резидентуру, а он готовился стать доктором философии. Из нас двоих только у меня имелся стабильный доход, причем скромный и в основном уходящий на выплату образовательного кредита. Тем не менее я была не против оплачивать наше совместное проживание. Мне нравилось, что Уилл всегда будет рядом. Я была готова пойти на это ради него. Прошло немного времени, и мы сыграли свадьбу. Вскоре умер отец — от цирроза печени из-за своей пагубной привычки.

У нас родился Отто, а через несколько лет — Тейт. И вот теперь я живу в Мэне.

Честно говоря, я совершенно растерялась, когда сестра Уилла завещала нам дом и своего ребенка. Хотя Уилл всегда знал о ее фибромиалгии, про самоубийство нам стало известно только от исполнителя завещания. Я считала, что переезд в Мэн не сулит ничего хорошего, но муж не соглашался.

Последние месяцы до переезда выдались нелегкими. Сначала Отто исключили из школы, затем вскрылась интрижка Уилла. Не прошло и нескольких дней, как на операционном столе умер мой пациент. У меня и раньше умирали больные, но этот случай едва не сломал меня. Пациенту сделали перикардиоцентез — относительно безопасную и стандартную процедуру, при которой жидкость отсасывается из желудочка сердца. Позднее, перечитав свои медицинские записи, я пришла к выводу, что процедура была вполне оправданной. Пациент страдал от так называемой тампонады сердца — состояния, когда накопившаяся жидкость чрезмерно давит на сердце, мешая ему нормально работать. Если не удалить часть жидкости, это может привести к летальному исходу. Раньше я делала такое многократно — и без осложнений. Но на этот раз процедуру выполняла не я. По словам моих коллег, я вышла как раз в тот момент, когда у пациента остановилось сердце, и стажеру пришлось делать перикардиоцентез самому. Без этой операции больной был обречен, но все сделали неправильно. Игла проткнула сердце, и пациент скончался.

Позже меня обнаружили на крыше нашей четырнадцатиэтажной больницы: я сидела на краю, свесив ноги. Кое-кто уверял, что я собиралась спрыгнуть.

Но у меня не было суицидальных помыслов. Дела шли паршиво, однако не настолько, чтобы кончать с собой. Я винила в своих душевных потрясениях исключение Отто и интрижку Уилла. По больнице поползли слухи, что у меня случился нервный срыв — прямо в отделении скорой помощи, после чего я отправилась на четырнадцатый этаж и собиралась спрыгнуть. Сама я потеряла сознание и ничего подобного не помню. Все, что помню, — как осматривала больного, а потом очнулась в другом помещении. Вот только на этот раз на столе под простыней лежала уже я сама. Когда я узнала, что мой пациент скончался от рук неопытного врача, то расплакалась. Я редко плачу, но на этот раз не смогла удержаться.

Признаки нервного срыва были налицо: затяжной стресс, который не пытались снять, дезориентация, ощущение бесполезности, бессонница.

На следующий день заведующий отделением принудительно отправил меня на больничный, тонко намекнув на необходимость пройти психиатрическую экспертизу. Я ответила «нет, спасибо» и решила уволиться. Я никогда больше не смогла бы работать там.