- Нет. Но я оказался сильней. И теперь клинки Эйчида у меня, а сам он, как положено тайонельцу, уплыл в Великую Пустоту в своем погребальном челне.

    - Ну, насчет его челна я бы поспорил… - с загадочной улыбкой произнес кейтабец. - Да, поспорил бы… - Растянув рот до ушей, он уставился на поднос с обгоревшим табаком, потом спросил: - Кажется, ты помянул сетанну, милостивый господин? Ее блюдут и в Кейтабе - во всяком случае, те из знатных, кто имеет о ней понятие. А что такое сетанна для тебя? И для других светлорожденных?

    - Сетанна… Что такое сетанна? - думал Дженнак. И что знают о ней в Кейтабе? Как рассказать о сетанне? Как объяснить слепому, что такое блеск лунных лучей на поверхности вод? Как поведать лишенному слуха о шелесте трав, о громе и птичьих криках? Тот, кто в зрелых годах расспрашивает о сетанне, наверняка не обладает ею. Да и какая сетанна у кейтабца, морского разбойника, будь он хоть потомком самого Ю’Ситты!

    - Сетанна - честь и доблесть, мудрость и благородство, - сказал Дженнак. - Потерявший сетанну теряет свое лицо и право на уважение и власть. Так принято не в одном лишь в Одиссаре, тидам, и не только среди светлорожденных; во всех Великих Очагах и знатные люди, и простые идут путем сетанны - даже в Кейтабе, как ты утверждаешь. И тот, кто не сворачивает с нее, отправится после смерти в Чак Мооль по мосту из радуги.

    - О Чак Мооль и мостах из радуги мы поговорим в другой раз. Что до меня, то я бы хотел уплыть в Великую Пустоту на своем драммаре, светлорожденный. Корабль куда надежней радужных мостов! - О’Каймор задумчиво поскреб грудь под перламутровым медальоном. - Выходит, сетанна все-таки идея? Символ чести и отваги? Мудрости и благородства?

    - Выходит, так, - согласился Дженнак.

    - И многие твои братья расстались из-за нее с жизнью?

    - Пятеро. Но трое победили!

    В голосе Дженнака прозвучала гордость. Четверо выживших и пять погибших - это был неплохой счет для любого из Великих Уделов Эйпонны. Это значило, что Очаг Одисса не оскудел доблестями, и кровь его не обратилась в прокисшее пиво.

    О’Каймор хитро усмехнулся:

    - Значит, три твоих брата победили и выжили? И что же, все они мудры и благородны, отважны и честны? Я видел двух - почтенного Джакарру, тидама странников и купцов, и второго, огромного, как откормленный тапир. Прости, мой господин, этот твой брат, возможно, мудр, но у него глаза убийцы. Не думаю, что я ошибся; сам я убил многих и знаю в этом деле толк.

    - Не одни соколы да кецали парят в небесах, - сказал Дженнак. - Попадаются и грифы, что едят падаль.

    * * *

    Внизу, на балконе Чоллы, мелодично ударил серебряный гонг. Звон сей являлся приглашением, и касалось оно лишь Дженнака. Кто еще на всех пяти кораблях, где сгрудилось почти семь сотен народу, был достоин чаши с напитком из рук Дочери Солнца? Кто мог претендовать на такую честь? Разумеется, никто, кроме Сына Одисса. К счастью, делить приходилось лишь утреннюю еду, а в полдень и вечером Дженнак садился на циновку трапез либо с Грхабом, Чоч-Сидри и санратом Саоном, либо с О’Каймором и его ближними людьми. Сейчас он развел руками и опустил голову, приняв на мгновение позу покорности, встал и, под насмешливым взглядом тидама, соскользнул по канату вниз.

    Чолла…

    Волосы, как крыло ворона, черные веера ресниц на золотисто-бледных щеках, пухлые алые губы, слабый запах цветущего жасмина…

    Как всегда, она казалась ослепительной. Высокая и гибкая, с тонким станом и пышной грудью, она была как драгоценный камень, хранимый с заботой и гордостью в ларце из розового дерева.