Аксенов хмыкнул. Приосанился, подошел ближе к ее креслу-лежбищу:

– Разрешите представиться – Аксенов Александр Николаевич.

Ирина присмотрелась – убедилась, что он не фиглярничает, выдержала паузу, но позу не сменила:

– Очень приятно. Много наслышана. Камышева Ирина Сергеевна. Специальный корреспондент журнала «В кругу семьи».

Он устроился неподалеку, почти у ее ног, усевшись прямо на паркетный пол, и точно как она поджал под себя ноги. Она невольно уставилась на его огромные лобные залысины – уж больно здорово отражали они лунные лучи, запросто можно как ночник использовать. Не выдержала, прыснула в кулак. Аксенов обрадовался ее несдержанности, попрекнул:

– Ну вот, Ирина Сергеевна, специальный корреспондент серьезного издания, а над лысиной смеетесь как девчонка. Я, между прочим, ею горжусь, небезызвестно, что все великие люди имели залысины, и обязательно со лба, плешь тут не годится. – В подтверждение он задорно мотнул головой, и Ирина засмеялась смелее:

– А вы себя к великим уже причисляете или только надеетесь?

– А вы что же думаете, быть великим человеком – такое большое удовольствие? – ответил он совершенно серьезно и с таким знанием дела, что Ира вздрогнула, будто прикоснувшись к чему-то необъяснимому, а потому страшному.

Но сдаваться она не собиралась и, как обычно, спаслась одной из бабушкиных поговорок, с наигранной солидностью заметив:

– Значит, это вам за правду Бог лба прибавил.

Аксенов расхохотался:

– Как вы сказали?

– Это не я, – честно призналась Ира. – Это бабушка так говорила. Она сплошными поговорками разговаривала.

– А вы где родились? – заинтересовался Аксенов.

Ну вот, уговорились интервью не брать, а в результате не она его, а он ее интервьюирует. Причем на личные темы.

– Конечно, в Москве.

Аксенов ухмыльнулся:

– Вот она, ваша московская спесь! Вроде бы знаете, что еще где-то тоже люди живут, но не очень-то в это верите. А я вот родился в таком же, как этот, маленьком городе. Только не в Сибири, а в трехстах километрах от Москвы, Бабкино называется. Слышали о таком? Не слышали, а смеетесь. Нашему бабкинскому заводу, между прочим, почти двести лет. А к Москве я так и не смог привыкнуть.

Не чувствовал себя дома. Для меня дом – это когда все вперемешку: родня, соседи, друзья. А Москва ни для кого не дом. Вон жена моя москвичка, даже двоюродных своих не всех знает.

– Значит, вы Москвы настоящей не видели. Коренной. Она тем и отличалась, что каждый чувствовал себя как дома. А уж в родственниках точно недостатка не наблюдалось. Я помню, у бабушки, в старой квартире на Сретенке, постоянно кто-нибудь из родни или знакомых гостил, ей и в голову не приходило делить – москвич, не москвич. Бабушка всегда говорила: «На то она и столица, чтоб отовсюду за счастьем ехать».

Ира почувствовала, что совсем согрелась, даже запарилась в своей «дубленке для морозов», откинулась на спинку кресла и запрокинула голову вверх – потолок в зале был высоченным, а в полутьме и вовсе казался бездонным, и от этого легонько, до приятного волнения, кружилась голова.

Она жила с бабушкой до семнадцати лет; родители – журналисты «Комсомолки» – были жутко заняты и почти всегда в разъездах. И только когда бабушка умерла, Ирину стало удивлять: как же сумела она так прожить жизнь, что спустя много лет все знавшие ее – близкие и дальние родственники, соседи и коллеги, – встретив Ирину, с видимой радостью пользовались случаем, чтобы вспомнить Клавдию Михайловну. В такие минуты Ира чувствовала себя избранной, она – бабушкина внучка, полноправная наследница этих благодарных слов.