Тогда она нашла свое решение проблемы: сотворить, но не дом, а стройку, создание дома. Прилежно трудясь день и ночь, она сумела сделать все так, что дом был возведен, и при этом его появление не вызвало ни малейшего подозрения ни у кого. Шаг за шагом создавала она строительство своей усадьбы; бывали дни, когда она ломала себе голову над тем, что следовало делать рабочим, чтобы они могли, ни о чем не подозревая, продолжить стройку; и вот настал час, когда она, удовлетворенная, проводила взглядом этих людей, молча уходивших по дороге, пересчитывая полученные деньги. Лишь тогда она вошла в свой дом, дом действительно великолепный, и принялась понемногу обставлять его по своему вкусу.

Это дело оказалось забавным и занимательным: Паула брала журнал, выбирала подходящий ей интерьер и начинала медленно, вещь за вещью, воссоздавать изображенное. Она обзавелась гобеленами, сотворила персидский ковер, повесила на стену полотно Гвидо Рени; были у нее золотые рыбки, немецкие овчарки и аисты. Немногих приятелей, бывавших в доме, Паула принимала в изящнейших комнатах, обставленных по-городскому — скромно, но с большим вкусом. Паула радушно встречала гостей, водила их по дому и саду, показывала распустившиеся хризантемы и фиалки, и, так как сама она была воплощением скромности, посетители выпивали чай и расходились по домам, ни на шаг не приблизившись к разгадке тайны.

Паула подобрала себе неплохую библиотеку с томами в розовых переплетах; были у нее и пластинки: почти все — Педро Варгаса и кое-какие — Эльвиры Риос. Пришло время, когда ей уже почти ничего не хотелось, и свой дар она практиковала, лишь потакая маленьким капризам вроде каких-нибудь экзотических сладостей, новых духов или особо изысканно приготовленной рыбы на ужин. Затем Паула поняла, что нуждается в мужчине, который обожал бы ее и любил. Поколебавшись между тем, чтобы принять в своих стенах кого-либо из своих верных поклонников, или тем, чтобы сотворить существо, которое во всем соответствовало бы ее былым романтическим идеалам, она вдруг четко осознала, что выбора-то у нее и нет и что единственно возможным оставался второй путь. Возлюбленный из местных не удержался бы от расспросов, он сможет и догадаться — тут уже не до смеха, — что его подруга настоящая ведьма. А за этим непременно последовали бы страх, преследование, безумие...

Она создала себе мужчину — красивого, утонченного, по имени Эстебан. Ему никогда не хотелось выйти за пределы усадьбы: таким уж ему выпало уродиться. Теперь, полностью отделившаяся от себе подобных, Паула отказала друзьям и поклонникам в традиционных чаепитиях. Они, в свою очередь, безошибочно почувствовали, что в доме появился и наводит свои порядки мужчина. Погрустневшие, с тяжестью на сердце, возвращались они в городок.

Она вспоминает свои деяния демиурга. Ночь почти наступила. Пауле не грустно. На ее груди лежит прохладная рука, приятно заполняя чувствительную ложбинку. «Я устала, — говорит она. — Мне пришлось столько думать, столького желать». Не решаясь произнести крамольные слова вслух, она чувствует, что теперь ей понятна усталость Бога-творца. Чтобы быть всецело счастливой, ей так же, как и Ему, нужен седьмой день.

Эстебан наклоняется над нею, глядя ей в лицо глубокими черными глазами; он улыбается ей — чуть-чуть по-детски.

— Паула, — бормочет он едва слышно.

Она ласково гладит его по голове, не произнося ни слова. Трудно не испытывать материнских чувств к этому мальчику — чересчур чувственному, лишенному каких бы то ни было связей с людьми и миром, созданному с единственной целью — обожать и боготворить ее.