|
Я бродил по знакомым улицам, изучая тротуары и стены, я вновь обретал покой, но желание вернуться к своему дому, от которого меня отделяли уже многие кварталы, не торопилось наполнить мое сознание. Я вновь и вновь погружался в утонченное ощущение, столько раз испытанное на летних пляжах, — чувство растворения в солнечных лучах, расплавления в голубизне воздуха, превращения в нечто бестелесное, сохраняющее лишь одну способность: ощущать все небесно-нежное и воздушно-комфортное. Летние каникулы — увы, в прошлом, и в таком далеком! Но этот солнечный день стал мне словно утешением, почти обещанием чего-то особенного; я даже почувствовал радость оттого, что, поддавшись демону искушения, оторвавшему меня таким образом от священных текстов Писания, вышел на прогулку.
Все мгновенно переменилось, стоило мне выйти на перекресток улиц Карлоса Пельегрини и Ривадавиа — туда, где возвышается здание «Банко де Провинсиа». Знакомо ли кому-нибудь из вас состояние, именуемое «Тупак Амару»? Оно состоит в некотором разделении души и тела, в раздвоении испытываемых желаний. В этом состоянии хочется чего-то и одновременно хочется сделать это что-то совсем наоборот: хочется идти направо и — одновременно — налево. Вот так и я, стоя на углу у банка, мысленно предвкушал приятную прогулку к центральной площади — красивой и величественной площади Чивилкоя, как вдруг то же неведомое влечение, что оторвало меня от Корнилия и Петра, швырнуло меня с неодолимой силой вдоль по улице Ривадавиа в сторону, абсолютно противоположную городской площади. Что-то понуждало меня идти по этой мрачной, угрюмой улице, словно забытой солнцем. За моей спиной остались шелестящие деревья и такой гостеприимный местный банк. Какое-то время я еще подумывал: не повернуть ли назад, но неведомая сила вскоре парализовала во мне всякую способность к сопротивлению; я пожал плечами — за излишнюю склонность к этому движению меня совершенно справедливо одергивают мои подруги — и позволил вести себя по городу, вновь ощущая теплоту дня и словно издалека наблюдая, как мало-помалу кромки тротуаров начинают окрашиваться в нежно-сиреневый предсумеречный цвет... «Вот те раз: дом доньи Эмилии. А что, если зайти — поздороваться с нею?» Дело в том, что донья Эмилия — одна из моих немногих друзей в Чивилкое. Она преподает иностранные языки в нашей школе и находится в том возрасте, когда материнские чувства уже не дают победить себя, даже на время, вспышкам страсти или влечения; меня она очень любит — наверное, за то, что я и вправду очарователен. Однажды она позволила проводить ее до дому и даже пригласила на чай, но я тогда отказался. Но в тот день... Не успел я подумать о чем-либо, как мой палец уже уперся в кнопку звонка. Во втором патио послышался громкий и резкий звон колокольчика, переключивший мои мысли на то, что я должен буду сказать донье Эмилии здесь, на пороге ее дома, чтобы объяснить свой дерзкий, без приглашения и предупреждения, визит. Рассказать ей про силу состояния Тупак Амару... пожалуй, бессмысленно. Оставался один, самый что ни на есть мещанский вариант: мол, случайно проходил мимо и вот — решил зайти, ну и так далее. Занятый этими мыслями, я ждал, но — никто не появлялся. Я позвонил еще раз; трель звонка была слышна повсюду, даже на тротуаре с другой стороны улицы. Подождав еще немного, я совершил ужасный поступок: я вошел в дом; пройдя прихожую, я оказался в гостиной, в общем — повел себя так, словно пришел к себе домой. Словно... Но ведь это и был мой дом. Я почувствовал это интуитивно, почти не удивившись; лишь легкое покалывание у корней волос напоминало о странности ситуации. Гостиная была обставлена точно так же, как в доме доньи Микаэлы, и дверь налево, та, что здесь, несомненно, вела в большой зал, была моей дверью, дверью, ведущей в мою комнату. Я заставил себя остановиться перед дверью, мне не хватало каких-то крох силы воли, чтобы немедленно осуществить уже задуманное бегство; еще чуть-чуть и — тут я услышал, как в моей комнате кто-то кашляет. |
