Большеголовые вывели Алёну. Не били, матом не ругались.

— Нам туда, — указал один из них на главное здание.

Алёна осторожно пошла за ними. Прошли охрану. Большеголовые провели Алёну в комнату на втором этаже. По пути — никого, ни единой души. Комната оказалась метров двадцать, в углу кровать, обычная мебель — очень странно для такого дома. «Может быть, это каземат, тюремная камера», — подумала Алёна. Большеголовые ушли не попрощавшись, сказали только, что за ней придут.

Алёна опустилась в кресло. Опять все силы были направлены на то, чтобы убить страх перед смертью. «В конце концов, это же не катастрофа — покинуть этот мир, — убеждала она себя. Этим же кончается все. Впереди — много миров». Но не эти мысли успокоили ее. Потом были молитвы на дарование достойной христианской кончины и на спасение души.

Но никто за ней или к ней не приходил.

Минуло полчаса. В конце концов (она знала некоторые «методы» в основном от Вадима), ей внезапно (раньше такое случалось крайне редко и на мгновения) удалось войти в то состояние, которое в Веданте называется четвертым состоянием сознания или «турией». Она сразу почувствовала облегчение. «Вот это действительно неуничтожимо, неуничтожимо в принципе, и оно совершенно конкретно. В этом убежище мне ничто не грозит, это мое истинное «я» — подумала она.

Она не смогла долго удержать это состояние, но в душе все ликовало: удалось, удалось!

Еще три минуты — и неожиданный, тихо-зловещий стук в дверь.

Она стала молиться — «Царю Небесный…..» и не отвечала на стук, погрузив ум в молитву. Дверь, тем не менее, как-то призрачно открылась и вошла девица, несколько даже забитого вида, но с подносом в руках, на котором стояла чашечка кофе и бутерброды с икрой.

— Подкрепитесь, Алёна, — сказала девица и подкатила к ее креслу журнальный столик, поставив на него поднос с «подкреплением».

— Зачем я здесь? Чей это дом? Кто хозяин? — быстро проговорила Алёна.

Решительный взгляд ее глубинно-голубых глаз устремился на вошедшую. Но Алёну поразило мелькнувшее рабское выражение у нее. Девица испуганно отшатнулась:

— Я не знаю, я ничего не знаю…

И быстро, виляя задницей, вылетела из комнаты.

Алёна озадачилась. То, что ее назвали по имени, почему-то вызвало надежду, но испуг девицы породил самые черные подозрения. Она даже не решилась притронуться ни к кофе, ни к бутербродам, хотя они казались весьма заманчивыми и аппетитными.

— А вдруг они отравлены? — подумала она.

Лишь только она об этом подумала, как дверь, уже без предварительно-зловещего стука, а просто бесцеремонно распахнулась, и на пороге оказалась молодая женщина в черном платье. Ее лицо встревожило Алёну, — оно было значительно, но в каком-то подпольно-безумном смысле. В ее лице дышало что-то сладострастно-неприятное, змеино-причмокивающее, но умное и даже холодное, как блеск луны. Взгляд ее был внимательным, но отсутствующим.

— Алёна! Голубушка! — всплеснула руками женщина. — Что же вы не кушаете?.. А, понимаю. Небось, боитесь, что отравлено. Напрасно, напрасно.

Женщина уверенно подошла к столу, молниеносно проглотила бутерброд и отпила из чашечки кофе.

— Давайте знакомиться, — сказала она, обтерев салфеткой мокрые губы, — Наценька Заблудова. Это я.

И когда она произносила свое имя, в ее глазах вдруг появились трогательные слезинки умиления, но потом быстренько исчезли.

Это на мгновение настолько растрогало Алёну, что она только развела руками и потом отпила кофе.