— Хороший убивец, — прошипел около Алёны Доктор.

Гости опять зааплодировали. Особенно старался Каричев. (В детстве его дразнили Ка-Ка, то есть два «К» в его общем имени. Но Каричев плевал на свое детство.)

У Алёны сжималось сердце: так хотелось жить. Вдруг темп «пляски» замедлился. Это уже походило на судороги полуповешенного человека, но довольного собой. Довольство это так и выпирало. Особенно неистов был член, точно верблюжий горб томился под штанами.

В этот момент на сцену выскочил Каричев. Простой и необъяснимый, он тоже стал танцевать. Но в стороне от Удодова, хотя ножи в руках последнего исчезли.

По видимости Каричев танцевал сам с собой, но гости внутренне ощущали: танцует он с призраком, который невидим.

— Такова стала его судьба, — вздохнул Доктор о Каричеве.

И в тот миг, когда Удодов захотел еще более глобально пошутить с ножами, Лохматов резко выкрикнул:

— Остановить!

Глаза Наденьки потухли. Она так надеялась. И со злости ущипнула незаметно ножку стола. «Стол — он тоже вроде слона», — подумала она, хохоча в саму себя, тихо, незаметно.

Лохматов не выносил неоправданного садомазохизма. Пришлось повиноваться. Удодов снял с головы колпак. Лицо приняло обыденное выражение. Дескать, скучаю.

Алёна, погруженная в свое самосохранение, стала плохо понимать, что происходит вокруг. Она очнулась от резкого звука — около нее голосил Доктор:

— На моей груди плакали убийцы!! Зло должно быть доведено до конца! Но я знаю, как вдруг расцветают подобно розам, глаза убийц. Они расцветают перед их смертью!! Вы должны любить меня, братья!!

Алёна дернула Доктора за рукав:

— Не безумствуйте.

Но Доктор не слушал ее.

— Но вот образец совершенно другой, я бы сказал даже обратной ментальности нашего дорогого криминала.

Гости затихли. Доктор продолжал:

— Спрашиваю я тут как-то на кладбище одного авторитета, точнее, «нового русского»: почему тут у вас на могилах фотографии мерседесов, а лица самих покойников почти не видны? А он отвечает: потому, что мерседес важнее. Я спрашиваю: кого важнее? Отвечает: человека. Если, к примеру, по мне стукнуть топором — от меня ничего не останется, мне конец. А по мерседесу топором стукнуть — и ему ничего. Мерс важнее. Я покраснел, но спросил: тогда и холодильник важнее? Он кивнул головой и сказал «конечно, важнее» и пошел к могиле своего убиенного брата.

Такая речь понравилась Лохматову.

— Замечательного авторитета ты встретил, доктор, — сказал он громогласно. — Это ж надо, как он завернул. Круто. Далеко не всякий так далеко зайдет. Честь ему и хвала!

Как-то мерзко хохотнула Надя. Другие гости не вникали. Алёна надеялась, что вот-вот все кончится. Но Лохматов вдруг встал и провозгласил:

— Вы видите эту картину? Видите крупное лицо в правом углу?

Гости встрепенулись. Кстати, они не так уж были пьяны, соблюдали себя.

— Пусть каждый по порядку подойдет к этому лицу и скажет громко и явственно, что он видит в этом лице? Лучше коротко и явно… Алёна, ты королева, ты в стороне!

Опешили, не понимая, что все это значит и чье это лицо, в конце концов. Никому не приходило в голову тайное сходство.

Первым, пошатываясь, словно он нес на спине призрака, подошел Каричев. Исполнять волю Лохматова надо было всерьез.

Каричев тупо посмотрел в лицо.

— Идиот, — громко произнес он.

Лохматов захохотал.

— Молодец, Костя, — и плеткой указал ему путь назад.