Имре тоже что-то невнятно пробурчал сквозь зубы.

Они отправились к выходу, облегченно вздыхая.

За воротами Ауэрбах сказал:

— На этот раз вы легко отделались, мерзавцы! Но не советую в следующий раз попадаться мне на глаза. Зарубите себе это на носу.

Имре раздраженно мотнул головой:

— Не смейте называть нас мерзавцами! Иначе…

— Что иначе? — переспросил лесник. — Что же ты замолчал, договаривай! — Но, внимательно взглянув на мальчика, он невольно вспомнил его дядю Жигу Баллу, с которым лучше не связываться. Если попадешь под горячую руку — жизни не рад будешь. Поэтому лесник сбавил тон: — Ладно, чего уж там. Ты не мерзавец. Я не так выразился…

Но ребята уже не смотрели в его сторону. Они перешли через луг с пожухшей, выгоревшей от солнца травой и отправились на озеро Фюзеши. Правда, их настроение было основательно подпорчено.

7

У истопника Балинта Чухаи, никогда не унывающего двадцатитрехлетнего сероглазого парня с шарообразной головой, на которой беспорядочно топорщились остатки буйной шевелюры, особых причин для веселья не было. Ему не сравнялось и семи лет, когда у него на глазах офицеры карательного батальона насмерть замучили его отца красноармейца, скрывавшегося на хуторе Молинари. После жестоких истязаний они натравили на истекающего кровью человека голодных псов. На всю жизнь врезалась в память Балинта эта сцена. Ему казалось, что он не присутствовал там, а как бы видел сон. Невысокие, поросшие пихтами холмы вокруг хутора. Зелень ранней весны. Стук приближающихся лошадиных копыт. Сумасшедший лай голодных гончих, несущихся через перелесок в низине. Он видел и себя со стороны. Босоногого светловолосого паренька, стоящего рядом с матерью, которую сотрясали рыдания. Вновь чувствовал руки дядюшки Пишты Варги, удерживающие его. Он помнил, что хотел броситься на помощь к отцу, истекающему кровью. Но мудрый старик не пустил его. Потом он видел, как захлопотали женщины рядом с упавшей в обморок матерью, как они клали ей на грудь пропитанную уксусом тряпку.

Ничего этого Балинт Чухаи не забыл.

После преждевременной смерти несчастной матери он переселился к деду и бабке в город. Там выучился на слесаря. Научился присматривать за котлами, работал какое-то время в литейном цехе. Здесь и свел дружбу с рабочими, которые, несмотря на жесточайший террор и преследования, организовали на заводе партийную ячейку. Так в восемнадцать лет Балинт Чухаи вступил в партию, действующую в подполье, а со временем даже стал секретарем уездного комитета. Вернувшись в Бодайк, он продолжал свою деятельность на кирпичном заводе, куда устроился истопником. Михай Зала был членом его ячейки, они дружили. Когда товарища арестовали, Балинт какое-то время ждал, что его тоже заберут. Но этого не произошло: Зала никого не выдал.

И вот Чухаи сидел рядом с Миклошем и доходчиво разъяснял пареньку правду жизни. Миклош любил молодого лысеющего мужчину, ловил каждое его слово и многому у него научился. Мальчик твердо запомнил: нельзя верить господам, даже когда они добры и обходительны. Ведь, кроме денег и власти, их больше ничего не интересует.

— Взять, к примеру, директора завода господина Фюлепа, — рассуждал Чухаи, — ведь вроде бы вполне приличный человек. Верующий, регулярно в церковь ходит, перед праздниками исповедуется — отпущение грехов получает. И детей-то он любит, и вообще семьянин примерный. Словом, в своем кругу считается образцом добродетели. Все правильно, спору нет. Ну, а как же он поступает с простыми людьми? Он, правда, обеспечивает их работой. Но сколько он им платит? Скажем, Миклош ишачит наравне со взрослыми, а получает за это вдвое меньше. Вот тебе и господская доброта. Теперь возьмем прядильно-ниточную фабрику господина Зоннтага, — продолжал пояснять Чухаи.