У Миклоша от жалости перехватило дыхание. Женщина села рядом с мальчиком, обняла его за плечи и по-матерински прижала к себе. Старуха, месившая тесто, на минуту оторвалась от работы.

— Поплачь, поплачь, золотинушка, глядишь, и полегчает, — сказала она и потянулась за скалкой. — Видно, обидели тебя крепко?

— Поесть не дали, — сквозь всхлипывания пробормотал Имре.

— Боже мой, с этого надо было и начинать. Любишь картофельный суп? — спросила мать Миклоша. — От обеда остался, сейчас подогрею. — И с этими словами она захлопотала у плиты. Бабушка сноровисто освободила место на столе, достала из шкафа тарелку и ложку, быстро нарезала хлеб.

— Можешь сальца поесть, — продолжала женщина. — А может, ты больше любишь яичницу? Так я мигом поджарю. С луком.

— И молока еще немного есть, — добавил Миклош.

Он умолчал о том, что молоко это было оставлено ему на завтрак. Да и зачем об этом говорить? Для Имре ему ничего не жалко, а сам он похлебает и пустой суп с тмином.

Имре не заставил себя упрашивать — жадно набросился на еду, словно оголодавший волчонок, но при этом успел и пересказать в подробностях все, что случилось с ним в дядином доме.

— Они знают, что ты пошел к нам? — спросил Миклош.

— Конечно нет. Откуда? Да я все равно туда не вернусь.

Стоявшая у плиты женщина промолвила:

— Сынок, я бы тебя с удовольствием приняла: где трое кормятся, там и четвертый не оголодает. Спал бы ты в комнате Миклоша. Но ведь я не могу этого сделать, закон не позволит.

— Жандармы сразу отведут тебя обратно к дяде Жиге, — вмешалась бабушка, — он ведь твой опекун.

— И его жена тоже, — добавила женщина. — Так что я советую тебе вернуться, другого выхода нет. Но ты в любой момент можешь приходить сюда. Мы всегда тебе рады.

— Приходи, когда заблагорассудится, — поддержала ее старушка и погладила мальчика по голове. — Надеюсь, ты все понял?

— Понял.

— Ну вот и хорошо. — Мать Миклоша кивнула и вышла на кухню.

Имре немного успокоился. Теперь, когда желудок был полон, будущее не казалось ему таким мрачным, как несколько часов назад.

— Знаешь, что я сделаю, если они опять будут надо мной издеваться?

Старушка бросила тревожный взгляд на мальчугана, но промолчала. А Имре продолжал:

— Оболью керосином их дом и подожгу. Пусть тогда попляшут.

— Не говори глупостей, — оборвал друга Миклош. — Тебя живо в исправительную колонию отправят.

— Пусть отправляют, а я сбегу.

— Куда ж ты побежишь, милок, — встряла в разговор старушка. — Тебя быстро отыщут. Вдруг огонь перекинется на другие дома? И, чего доброго, полпоселка сгорит… Ой-ёй-ёй… Ты, видать, парень, белены объелся! Виданное ли дело — дом поджечь! Надо же такое выдумать!

Имре угрюмо молчал.

— Ну, сбежишь ты, а где прятаться станешь? — спросил Миклош. — Ты ведь и окрестностей не знаешь.

— А ты знаешь?

— Еще бы! Как свои пять пальцев. Каждый куст, каждую пещеру и тропинку в лесу. Знаю даже все ходы и выходы в заброшенной шахте.

Мальчишки вышли во двор, уселись на скамейку в тени орехового дерева.

— Раз ты так хорошо тут ориентируешься, — сказал Имре, — давай вместе сбежим.

— А что с мамой и бабушкой будет? Я не имею права их бросить. Когда отца жандармы забирали, он их на меня оставил.