— Ты почему просто смотришь?

Голос над ухом прозвучал неожиданно, как и в прошлый раз. Айка рефлекторно прикрылась книжкой и не сразу поняла, что это та же самая женщина с вязанием. Незнакомка, впрочем, вновь состроила хмурое лицо и сделала вид, что ничего не говорила. Она промаршировала по вагону, шелестя пакетами, а когда дошла до середины, то вытянула нелепый разноцветный носок — и с размаху шлёпнула спящего по лицу.

Дрянь брызнула в стороны, извиваясь пучком ужей, истаивая студнем на сковородке. Кажется, даже палёным жиром запахло. Вязальщица быстро сунула носок обратно в пакет и продолжила свой путь независимо и важно, как оскорблённая породистая кошка.

Мужчина сел, потерянно озираясь. С уха у него свисала красная шерстяная нить. Через три станции он вышел, и дрянь качнулась было следом — но тут же передумала и зависла на месте.

Ночью снилось всякое. Бабушка бы про такое сказала — «нагородилось». Недостроенные многоэтажки, где в каждой бетонной коробке-квартире горел на полу костёр из книжек и стульев; широкие площади, где стены домов и даже само небо состояло из одинаковых серых булыжников, а на крышах бродили туда-сюда деревянные голуби; бесконечные вокзалы, похожие на клубок червей, и поезда с колёсами на крышах… Из-под одного такого торчали ноги в начищенных мужских ботинках и пластмассово блестящих брюках.

Проснулась Айка на полу. Простыня обвивалась вокруг шеи, как жгут, а комок одеяла сочувственно таращился из-под кровати двумя тёмными пятнами-складками. Ночник горел мягким розоватым светом; часы показывали половину пятого.

Айка вспомнила ноги, торчащие из-под поезда, вздохнула и поплелась в душ. На работу она приехала даже раньше вездесущей Иринушки. В ушах всю дорогу звучало укоризненное: «Ты почему просто смотришь?» Помаявшись в приёмной, Айка попросила на проходной ключ от кабинета Михаила и взяла в шкафчике для уборщиц швабру. Дверь отпирала, боязливо озираясь по сторонам, но когда зажгла свет и огляделась — едва не завизжала: дрянь расплодилась так, что, свисая с потолка, заполнила почти половину комнаты.

А Михаил сидел здесь вчера целый день.

— Брысь, — процедила Айка сквозь слёзы, размахивая шваброй. — Брысь. А ну пошла!

Дрянь отступала неохотно; швабра увязала, как ложка в жидком блинном тесте, и двигалась с трудом. Наконец бурая масса сбилась в комок над письменным столом. Айка выглянула в коридор, проверяя, далеко ли ещё уборщицы, затем разулась и забралась на столешницу. Дрянь ловко уворачивалась от ударов, но постепенно съёживалась. И, когда оставалось уже чуть-чуть до полной победы, и Айка вытянулась в струну, пытаясь добраться до последнего комка, то у дверей раздалось осторожное:

— Доброе утро… Алла?

Михаил застыл на пороге. Непослушные брови опять смешно изогнулись — на сей раз от удивления. Айка пискнула, прижимая к себе швабру, и помидорно покраснела. Собственные ноги в разных носках показались настолько нелепыми и неуместными, что хоть в окно прыгай.

— Мышь… забежала, — пролепетала она испуганно первое, что в голову пришло. Мысли фыркали и бурлили, как кофейная машина в кабинете у директора. — Извините…

Михаил посмотрел на Айкины носки и задумчиво кивнул.

— Мышь? Да, понимаю. Друг рассказывал, что они иногда прячутся за подвесным потолком. Я напишу заявку в службу, Алла, не беспокойтесь. Всех потравят. А теперь спускайтесь со стола, пожалуйста, — добавил он предельно любезно, с опаской косясь на швабру.

Теперь у Айки даже уши покраснели.

А выдуманную мышь стало жаль до слёз.

— Не надо в службу… Я её лучше сама поймаю и в банку посажу.