На гребне появились первые солдаты. «Блин! Блин! Блин! Блядский блинский клятый блин!» — безмятежно размышлял я.

И тут услышал голос ублюдка Эдмунда:

— Глядите-ка, мой шут. А тут у нас что? Что это — не король? Ловко! Ждет меня награда! Законная добыча! В добрый час. Отличный будет заложник, дабы остановить руку королевы Франции и ее орды.

— Неужто сердца ты лишен совсем? — спросил Лир, гладивший своего мертвого друга по голове.

Я выглянул в щель между камней. Эдмунд смотрел на своего мертвого отца так, будто наблюдал крысиный помет на тосте к чаю.

— Н-да, наверное, трагично, но порядок наследования титула определен, а зренья он лишился. Своевременный уход — обычная вежливость. А это что за ваворок? — И Эдмунд пнул своего полумертвого полубрата в плечо.

— Судьбою усмиренный бедняк, — ответил Харчок. — Вступился за старика.

— Не бедняцкий это меч, я погляжу. И кошелек не бедный. — Эдмунд подобрал пожитки управляющего. — Они Гонерильина человека — Освальда.

— Ну да, милорд, — подтвердил Харчок.

— И где же он?

— На пляже.

— На пляже? Полез купаться и оставил меч и кошелек здесь?

— Он был отброс, — сказал Харчок. — Вот я его и отбросил. Он твоего старика замочил.

— А, ну да. Неплохо постарался. Ты одолел. — Эдмунд швырнул кошелек Харчку. — Возьми мой кошелек. Живи в достатке. Отдашь тюремщику за корку хлеба. Взять их. — Он махнул солдатам на Лира и Харчка. Старик не сразу смог подняться, и мой подручный поддержал его.

— А с телами что? — спросил у Эдмунда капитан.

— Пусть галлы их хоронят. Скорей, в Белую башню. Я уж насмотрелся.

Тут Лир закашлялся — сухо и немощно, однако неостановимо. Будто скрипели несмазанные двери Смерти. Мне показалось, он сейчас рухнет от тоски и больше не подымется. Кто-то из Эдмундовых солдат протянул ему флягу. Кашель вроде бы утих, но стоять и уж тем паче передвигаться на своих двоих Лир не мог. Харчок взвалил старика на одно плечо и понес вверх по склону. Костлявый старческий зад подскакивал на гигантском плече, как на подушке портшеза.

Когда они скрылись, я вылез из своего тайника и подполз к телу Эдгара. Рана у него на черепе была неглубока, но крови вытекло много — с черепами так обычно и бывает. Получившееся в итоге кровавое месиво, видать, и спасло Эдгару жизнь. Я посадил его, оперев спиной о валун, и привел в чувство легким биеньем по мордасам и щедрым плеском воды из бурдюка в лицо.

— Чё? — Эдгар заозирался и потряс головой, чтоб перед глазами прояснилось. Об этом движении он тут же немало пожалел. После чего заметил отчий труп и взвыл.

— Извини, Эдгар, — сказал я. — Это все Гонерильин человек, Освальд. Тебя вырубил, а его зарубил. Харчок удавил цинготного пса и швырнул его с обрыва.

— А где Харчок? И где король?

— Обоих забрали люди твоего брата-вымеска. Послушай, Эдгар, мне надо за ними. А ты пойдешь в стан французов. Передашь на словах.

Глаза Эдгара закатились, и я решил, что он опять лишится чувств, поэтому снова полил его из бурдюка.

— Смотри на меня. Эдгар, ты должен пойти в лагерь французов. Скажи Корделии: идти приступом на Белую башню надо немедленно. Пусть отправляет вверх по Темзе флот, а сушей, через Лондон, — еще отряд. Кент распознает этот план. Перед штурмом пусть трижды протрубят. Ты меня понял?

— Троекратный зов трубы, Белая башня?

Я оторвал спину от сорочки мертвого графа, скомкал и отдал Эдгару.

— На, промокай башку, чтоб кровь остановилась… И скажи Корделии, пусть не медлит из страха за отца.