Еле поднявшись с постели и проковыляв к зеркалу, Дудинскас мрачно всмотрелся в свое отражение.

— Что же мне в этой жизни так нужно, — спросил он себя вслух, — чтобы выплачивать за это каждый месяц по двадцать тысяч наличными, зарабатывая их столькими унижениями и ухищрениями?

Ответа, разумеется, он не получил.

последняя надежда

Раскрутить колесо Виктор Евгеньевич мечтал и в деревне, отчего и менял управляющих, отчего так и надеялся на Карповича, так рад был, когда удалось его заполучить, и так расстроился, когда тот ушел.

Когда Александра Яковлевича Сорокина погнали из председателей колхоза, Дудинскас втайне даже обрадовался. И хотя понимал, что погнали Сорокина из-за него, добиваться его восстановления не стал. Вместо этого уговорил его идти в Дубинки управляющим. Уж он-то, думал Дудинскас, он-то, семнадцать лет отпахавший на трех с половиной тысячах гектаров, уж на ста шестидесяти-то развернется, уж наведет порядок.

Но, к общему удивлению, у Сорокина ничего не получилось. И дела у него не пошли лучше, чем в колхозе. Оказалось, что порядок навести в чужом деле любому сложно. А именно чужим для себя делом Сорокин воспринял все прожекты Дудинскаса.

На работу он приходил к девяти. И Виктор Евгеньевич частенько вынужден был в нетерпении его дожидаться. Однажды не выдержал:

— Неужели ты не понимаешь, что если человек до девяти дрыхнет, то он не хозяин?

Сорокин ответил резко:

— Я не хозяин.

Потом смутился, стал пояснять:

— Я не дрыхну, я в пять встаю. У меня же семья и дома хозяйство...

Про то, что он дома все тянул, Дудинскас знал, причем тянул образцово, чего Виктор Евгеньевич и здесь от него ожидал. Но дома Сорокину хватало под завязку: сначала одну дочь выгодовать, потом вторую (разумеется, он любой ценой хотел поселить их в городе), теперь еще и внук подоспел...

В Дубинках он поначалу завел гусей, индюшек, перестроил по-своему свинарник, но вскоре сник. Все у него из рук стало валиться: похоже, история с увольнением его крепко надломила, особенно то, как отобрали у него недостроенный дом и какое выдали выходное пособие — всего в пересчете получилось по нескольку долларов за каждый год председательства... Свиней в перестроенный свинарник он так и не поставил, куры у него отчего-то не неслись, бычки на откорме только худели. Потом и куры, и индюшки вовсе куда-то исчезли. Разве, мол, углядишь?

— Но дома-то у тебя все порядке! — заводился Дудинскас. — И куры несутся...

— Так то — дома... Там хозяйский глаз.

Но на работе ты весь день, а дома только рано утром да поздно вечером.

— Там свое. А тут?..

Аргумент серьезный, попал Сорокин как бы в самую точку. Не мог же Дудинскас не понимать разницы их положения: собственник, хозяин, богач и наемный работник. Разве объяснишь, что с радостью бы он с Сорокиным поменялся.

Выход Виктор Евгеньевич придумал, как ему казалось, весьма остроумный.

— Чего ты маешься? — сказал он однажды. — Тащи сюда свою корову и теленка. Ставь отдельно, поросят тащи... Хочешь две, хочешь три коровы? Хоть десять... Мы тебе скот подешевке продадим, все оформим, будет твое... А хочешь, оформим договор и передадим тебе все хозяйство...

Сорокин смотрел недоверчиво. Назавтра принес Дудинскасу заявление с просьбой его уволить:

— Не мучай ты меня этим. Я у тебя кем хочешь буду, что скажешь — все исполню, хоть на кухню, хоть на навоз. Только ты меня хозяином не заставляй.

Совковое мышление укоренилось в нем генетически: на работе надлежит получать жалованье, на получку покупать промтовары, а жить на всем домашнем — оно ведь свое, даровое. Неважно, что гробится на такое «даровое» втрое больше сил, чем если бы заработать деньги и купить.