Дело в том, что в ответ на официальную ноту, направленную в МИД Республики из Литвы, в ведомстве Павла Павловича три месяца молчали, а потом выдали... полный отлуп.

В Республике, оказывается, институт почетных консулов не развит. При чем тут Республика? Консул-то литовский! Валентинас Дупловис, человек последовательный, в делах настырный и заводной, отправился к Павлу Павловичу выяснять, в чем причина такого неуважения к соседям. Хотя думал про обыкновенное хамство.

Пришлось Павлу Павловичу объясняться.

— Не понимаю, что он такого сделал, ваш Дудинскас, для дружбы наших народов, чтобы так за него ратовать!

— Дубинки он сделал, — грубовато ответил Дупловис, стараясь все-таки сдерживайся в рамках протокола. — Чем, может, впервые и показал нам, вашим соседям, да и всем остальным, что здесь у вас и прошлое есть, и будущее может быть. Не бывает ведь таких дураков, чтобы такое делать, не веря в перспективу...

Валентинас Дупловис замолчал. Он прекрасно понимал, что ничего этим разговором не изменишь. Пришел-то сюда он от досады и неловкости перед Дудинскасом.

— Вы бы нам раньше отказали, без всяких писем. Если считаете нецелесообразным...

Но раньше Павел Павлович так не считал. Раньше он вообще не знал, что он об этом думает, потому что не знал, что об этом думают оне. А оказалось, что оне думали, будто своей деятельностью Дудинскас... наносит ощутимый вред государству. Хотя бы тем, что в дни всенародных государственных праздников он у себя устраивает альтернативные пиршества, чем отвлекает внимание дипкорпуса.

— И что же это за праздники? — не скрывая иронии, поинтересовался Дупловис.

— Купалье, Пасха, Коляды, — Федорович уверенно разгибал (на иностранный манер) пальцы. — Снова Купалье, Рождество...

При этом, даже не сгибая, а разгибая пальцы на иностранный манер, Павел Павлович не ощутил ни очевидной глупости всего, что он нес, ни недоумения литовского посланника.

— Разве всенародные праздники празднуют только в администрации Всенародноизбранного? Разве дипломаты невольны выбирать, где им проводить свободное время?

Все перекручивает старый вьюн, — прокомментировал Дудинскас рассказ раздосадованного посла. — И врет безбожно. Никогда с Батькой он об этом не разговаривал, хотя, наверное знаю, заговорить собирался. Но не стал, потому что сам угадал реакцию. А говорит об этом как об окончательном мнении и многозначительно перстом указывает наверх, чтобы не оставалось никаких сомнений в авторстве такой чуши.

Очередной удар судьбы он вынес спокойно. Но Павла Павловича как бы вычеркнул из числа своих друзей. Слишком уж тот извивался. И слишком в дурацком виде его выставил. Ведь требовалось-то совсем немного. Просто позвонить и по-дружески сказать:

— Слушай, у меня ничего не выходит.

Это позволило бы Виктору Евгеньевичу тихонько выйти из глупой истории: объясниться с соседями и отказаться от оказанной чести, извинившись и сославшись, скажем, на занятость или на пошатнувшееся здоровье.

Но не позвонил и даже при встрече не извинился, а лишь кивнул, блудливо стрельнув маслянистыми глазками, и шмыгнул в сторону, не дождавшись от Дудинскаса ответного кивка.

от всей души

И тут вдруг неожиданная и «секретная» просьба зайти... Да еще предварительно изложив все про марку на хорошей бумаге, адресованной лично Всенародноизбранному, с которым он куда-то вместе собирался лететь. Чуть ли не в Китай...

Поколебавшись, Виктор Евгеньевич согласился. Никакими шансами он обычно не пренебрегал. И если человек захотел вдруг заработать индульгенцию, отчего же...

Все про марку он уже столько раз «излагал», что, написав на чистом листочке лишь обращение к новому адресату, отдал его Надежде Петровне, поручив сварганить из бесчисленных вариантов, которыми была забита память всех «персоналок» компьютерной группы, очередное слезное прошение.