Я поднял его. Он был совсем свежий, еще горячий – так что и в булочную не надо. К тому же я сэкономил франк. В то утро в Бретани мне почему-то вдруг вспомнилось, как я жалел лет в семнадцать, что это не я записал «Hound Dog».
Знаете, мне как-то не по себе. Глаза снова щиплет от слез. Надо взять себя в руки. Может быть, это поможет:
1. Я никогда не покупал записей Элвиса Пресли.
2. У меня нет желания съездить в Грейсленд.
3. У меня нет ни одной вещи с портретом Элвиса.
4. Ни разу в жизни я специально не слушал альбомов Элвиса – в смысле, чтобы целенаправленно сесть и послушать.
Все эти годы Элвис постоянно присутствовал где-то рядом, но я не гнался за ним, не стремился к нему – это присутствие проявлялось всегда случайно. И именно в этом была его прелесть: идешь по улице и вдруг слышишь песню Элвиса, что доносится из распахнутого окна, или едешь в машине, по полупустому шоссе, а по встречной полосе идет грузовик, и ты успеваешь заметить мельком большие белые буквы ЭЛВИС на козырьке над лобовым стеклом, или заходишь в какой-нибудь магазин и видишь там календарь с его портретом. Вот такие случайные встречи. Я никогда ничего от него не ждал. И не обращался к нему за помощью. Он всегда приходил ко мне сам, и всегда – неожиданно. Мне никогда не хотелось, чтобы он был только мой и ничей больше. Мне никогда не хотелось как-то определить Элвиса для себя. Да, я знаю, что Элвис – живой человек, который старел, как и все, и записывал неудачные песни, и снимался в плохих фильмах, и был тот еще долбоеб, и пел песни, написанные другими, и на гитаре играл очень даже посредственно, можно сказать, что вообще никак, и одевался как-то по-идиотски, а потом растолстел и умер. И все же… Есть другая реальность, которая выше житейского мусора.
Эта другая реальность называется мифом. Когда христианская мифология сменила классическую и языческую, Иисусу пришлось одному отдуваться за всех прежних богов, так что нет ничего удивительного, что бедняга не справился со своими божественными обязанностями – отвечать на все наши людские запросы, желания и нужды. Когда я говорю «наши», я имею в виду прежде всего белых европейцев и потомков белых европейцев, и особенно – северных европейцев мужского пола. За последние две тысячи лет мы утратили всякий контакт с мифом. Мы позволили мифу исчезнуть, но тяга к мифу осталась. Тяга к мифу – это не детское восхищение героями, с которыми можно отождествить себя, а что-то более глубокое и сокровенное. Символ Иисуса Христа не сумел удовлетворить эту потребность в мифе, и поэтому мы выдумали святых и жития этих святых, мы учредили культ Девы Марии, но этого все равно мало. И мы подавили в себе эту потребность в чудесном, притворились, что этой потребности нет вообще, мы отломили немалый кусок души и отказали ему в праве на существование; и если что-то такое просачивается нам в сердце, нам становится стыдно и как-то неловко за свой ребяческий романтизм.
Древние боги по-прежнему существуют на наших внутренних небесах: Один, Тор, Зевс, Афина, Артемида, Дионис, Будда, Аллах и – да, конечно, – Иисус Христос и Дева Мария. Но это – лишь имена, и если мы наделим их лицами и атрибутами, нагрузим их фактами и обстоятельствами со всеми этими что, где, когда, почему и зачем, мы все равно не продвинемся дальше, чем Альберт Голдмен в своей книге «Элвис»: все равно мы получим только раздувшийся труп парня с Юга, которому посчастливилось прожить жизнь так, как мечтаем прожить свою жизнь мы все – потакая своему эгоизму и ни в чем себе не отказывая, – да, мы увидим его таким, вместо того чтобы разглядеть в нем человека, у которого были свои сомнения, и страхи, и какие-то тайные, темные устремления из тех, о которых нельзя говорить никому, даже самым близким. Разница между нами и Элвисом заключается в том, что он не побоялся выпустить эти тайные страсти наружу. |