А Люсьен, сам не зная почему, заплакал.
На следующий день Люсьен поднялся поздно. Суббота была самым любимым днем. В школу идти не надо. Он любил поваляться в постели, забившись под теплое одеяло, замкнувшись в себе, недосягаемый для критики. Он не думал ни о чем, не имея ни мыслей, ни желаний, ни потребностей, отдавшись на волю воображению. Теперь суббота наполнялась особенным смыслом. Это была первая значимая суббота. И вот доказательство; едва проснувшись, он встал, пометил крестиком страничку в своем еженедельнике. День святого Феликса!
Смогла ли она заснуть? Без простынь! Вдыхая спертый воздух! Во власти леденящего душу страха! Пытаясь разгадать, почему ее похитили! Опасаясь худшего! Он открыл ставни. Небо было неопределенного серо-голубого цвета. Даже если бы светило солнышко, она бы не увидела. «Мерзко!» — говорил он себе. Начинал осознавать чудовищность проступка. И ведь ни разу не пришло им в голову, что они покушались на женщину. В сущности, что такое «телка»? Училка! Воплощение власти, принуждения. Чучело, которое так забавно пихать! Но когда он схватил ее за ноги…
Люсьен снял пижаму, погасил свет и принял душ. Надо бы договориться, чтобы освободить ее сегодня же. Двое суток — это слишком. Представить только, в каком состоянии она выйдет из своей темницы! А если подаст жалобу в суд? Эрве уверен, что она ничего такого не сделает, но откуда он знает? Вот полиция действительно ловко работает. Она уже доказала, на что способна, когда занималась несколькими громкими делами! Озабоченный. Люсьен спустился в столовую. Нашел там Марту, которая, присев на корточки, что-то искала на полу. Опершись о кран стола, с трудом встала.
— Бедный месье, — сказала она. — Я не перестаю искать его зажигалку. Он вечно все теряет. Вы, случайно, не видели?
— Нет.
— Наверное, потерял ее в больнице. Что вы еще такое натворили, месье Люсьен? Он сердит на вас. А ведь, насколько я его знаю, он незлой. Вспыльчивый? Да. Но он вас любит. Что же вы его изводите?
— Я имел несчастье воспользоваться его машиной. Экое преступление!
— То одно, то другое, то третье, в один прекрасный день терпение лопается. — Она пощупала кофейник — не остыл ли? — Ешьте поживее. Могу вам только сказать, что ему очень тяжело. Вам бы не следовало так, месье Люсьен. Ему и без того нелегко живется! Вечно в бегах. Вокруг одни больные. Вы-то молоды. Не можете еще понять. Он мог бы заново построить свою жизнь. Сколько ему? Всего-то сорок два года.
— Сорок.
— Тем более. Иногда, случается, мы с ним беседуем. Я говорю ему: «Месье следовало бы жениться еще раз». И знаете, что он мне отвечает? «Не могу — из-за малыша». Он хороший отец.
Люсьен отодвинул чашку, вышел из-за стола. Надоело, надоело, с него довольно. Ну, конечно, хороший отец! Вечно угроза на кончике языка, наказание всегда наготове. О лучшем и мечтать не приходится. Он услышал телефонный звонок, крикнул:
— Не беспокойтесь! Я сам запишу больных на прием!
И вошел в кабинет, где пахло потушенной сигаретой.
— Алло… Слушаю, кабинет доктора Шайу… А, это ты?.. Ты откуда звонишь?
— Из автомата, — послышался далекий голос Эрве. — Как там все прошло?
— Ба! Как всегда… Головомойка. Он прекращает снабжение. Хочет любой иеной узнать, куда мы ездили. Как у тебя?
— Примерно то же самое. Разве что втроем меня облаяли. Знаешь, в таких случаях надо орать еще сильнее… Если тебе нужны бабки, не стесняйся.
— Спасибо. Обойдусь. Как завтра вечером, все без изменений?
— Без. Сестра и зять отправятся к друзьям, а мать усядется у телека. |