…Образ Элианы возник в минуту пробуждения. Ничего еще не кончено. Более того, осталось самое тяжкое.

Он быстро оделся, наскоро проглотил завтрак. Марта вошла в столовую.

— Месье сказал мне о вашем друге. Не могу опомниться.

Во что она вмешивается, эта старая кляча? Смерть Эрве — его личное дело, его одного. Охотница поговорить, она продолжала:

— Ваша школа, конечно, будет присутствовать на похоронах.

Она права. Предстоит еще эта ужасная церемония. Придется предстать перед родственниками.

— Я приготовлю вам темно-синий костюм, — добавила Марта. — В подобных случаях принято одеваться соответственно. И потом надо бы купить черный галстук.

— Я об этом подумаю, — рявкнул Люсьен. — А пока у меня другие дела.

Тридцать минут спустя он катил по дороге в Сюсе, накрепко привязав саквояж к багажнику. Убедить Элиану! Чего бы это ни стоило.

По дороге в школу Люсьен то и дело совершенствовал задуманное. Саквояж, конечно, оставался слабым местом. Элиана не смогла бы об этом умолчать. Следовало придумать какую-нибудь небылицу. Будто бы в последний момент, опасаясь попасть в ловушку, гангстеры довольствовались половиною выкупа. А затем у них произошла разборка. Здесь место темное и, очевидно, никогда не прояснится, а потому позволительны любые версии. Один из тех, кто приехал, чтобы вернуть Элиане двадцать пять миллионов, угрожал ей расправой, если она его выдаст. Это факт. Элиана, может, придумает что-нибудь более вразумительное. По мере того как приближался к хибаре, Люсьен терял в себе уверенность. Его охватывал стыд при мысли, что придется открыть Элиане свое истинное лицо. Насколько легко ему было вообразить сцену, настолько теперь он боялся, что не выдержит. Он испытывал робость, чувствовал, что не владеет собой, что он побежден.

Как дать ей понять и при этом не выглядеть неким поганым юнцом-соглядатаем, что он так долго держал ее потому, что… Какие слова найти, чтобы признаться в вещах довольно неясных, но вызвавших в нем такие эмоции?

Допустим, он скажет ей: «Я предпочел знать, что вы здесь, рядом… Без конца рассказывал себе сказки, чтобы не отпускать вас на волю. Убеждал себя, что вынужден удерживать вас в плену, затем — что следует откровенно признаться насчет похищения и, наконец, что мне пришлось затребовать выкуп из-за катастрофы с Эрве… Однако, быть может, все это было неправдой. Быть может, Эрве был всего лишь предлогом. Не знаю. Прочтите внимательно это письмо: не только то, что написано, но и то, что между строками… Вы с вашим опытом, которого мне так не хватает, может, сумеете мне объяснить…».

Он поехал медленнее. Спрыгнул с мотоцикла в сотне метров от хибары. С каждым шагом ноги повиновались все хуже. Он прислонил машину к стене, развязал ремни, стягивавшие саквояж, и наконец решился войти. Оставил дверь кухни распахнутой: предосторожности теперь ни к чему. Со стороны комнаты — полная тишина. Если бы Элиана узнала его голос, она, без сомнения, не двинулась бы с места, чтобы предоставить ему возможность запутаться в идиотских оправданиях, чтобы затем вернее доказать его вину. Небось обезумеет от злости. Он вынул письмо из бумажника, опять прислушался. А если она заболела? Ведь его не было почти трое суток. В прошлый раз у нее была мигрень. В тревоге он приблизился к двери комнаты.

— Мадемуазель!

Повторил громче:

— Мадемуазель!

Смешно называть ее мадемуазель, когда между ними установились такие близкие отношения.

— Элиана!

Наверное, внимательно слушает за дверью.

— Элиана! Это я… Люсьен Шайу… Я вам все объясню… Только сначала прочитайте записку.