Вокруг Ринар предпочитал не смотреть. Сейчас его мало заботило внимание. Он видел лишь одного.

— Ты понимаешь, о чем просишь? — тот, чья кожа переливалась базальтовой чернотой, вперил в лицо Ринара слишком пристальный взгляд. Он мог принять любой, например, более привычный для посетителя, человеческий облик, но не захотел. В конце концов, ведь Ринар знал, куда стремится.

— Я не прошу, — а еще, кажется, потерял от собственного горя остатки ума. Лишь безумный может требовать что-то у дьявола.

— Не забывайся, — в голосе дьявола звучала угроза. Самая настоящая открытая угроза. Затаившиеся на стенах черти зашипели, вжимаясь в холодную скользкую поверхность сильней.

— Почему она здесь? — вот только сейчас Ринара не пугало уже ничего. Чем еще ему можно угрожать? Он уже в аду. Но ведь главное не это — она уже в аду.

— А где должна быть самоубийца? — на лоснящемся чернотой лице неожиданно расцвела улыбка, красные глаза сощурились.

— Альма. Не. Самоубийца.

— А кто? — откинувшись на спинку трона, Люцифер вопросительно поднял бровь. Что бы там ни говорил Он, с глупцами и упрямцами очень занимательно спорить. — Как назвать человечку, которая сознательно отдала последний осколок другому? Она самоубийца, мальчик. Самоубийца, пожертвовавшая собой ради тебя. А ты так бездарно потратил подаренную ею возможность жить. Не стыдно?

Ринар сжал кулаки, загоняя гнев глубже. Он ведь знал, что легко не будет.

— Вы должны вернуть ее мне.

Люцифер хмыкнул. Продолжая улыбаться, долго смотрел на мужчину перед собой, а потом сделал легонький взмах рукой, и тронный зал будто взорвался шипением, улюлюканьем, чавкающими, шуршащими, скользящими звуками. Черная масса начала сползаться к двери. Кажется, зрители дьяволу надоели.

Продолжил же он только тогда, когда в помещении не осталось никого, кроме непосредственных участников разговора.

— Я? — Люцифер склонился ближе к Ринару, вновь сверля того пристальным взглядом. — Я должен тебе? Полоумные на первом ярусе. Тебя проведут…

— Должен. Ты — мне, а Он, — Ринар кивнул вверх, — ей. Вы заигрались.

Слышать, как его журит смертный, было потешно. Не сказать, чтоб это происходило впервые, но впервые не вызывало раздражение. Мысль о том, что причина может быть в частичной правдивости слов, Люцифер предпочитал от себя гнать.

— Что ты знаешь об играх, мальчик? — он склонил голову, с любопытством изучая крайне спокойное, даже немного отрешенное лицо. Раньше они заканчивали игру сразу же после печального исхода. Никогда не ждали, как теперь. Никогда не видели, что потеря делает с одним из них. Им интересен был сам путь к очередному краху, а не его последствия.

— Почему мы? Почему именно мы, и сколько уже жизней?

— Очень много. Вы — самые упрямые из наших… фигур. Никак не можете отыграть правильно. Ошибка за ошибкой. Раз за разом. Не знаю, в чем причина. Возможно, в том, что вы были нашими первыми пешками. Сколько? Не скажу. Просто не помню. Но каждый раз вы удивляете даже нас.

Теперь уже Люцифер кивнул в потолок, будто салютуя кому-то.

— Зачем?

— Все дело в ней. Не только ты слишком сильно ее любишь. Он тоже. И как любой старый перечник слишком занудлив и упрям, чтоб дать обрести покой. Нет. Он хочет, чтоб его любимица познала земное счастье, ради которого когда-то отреклась от него. К сожалению, ее земное счастье — это ты. Помнишь сказку?

— Помню.