|
Бегать, заниматься гимнастикой, быстро решить задачку, так быстро, что, кроме учителя, никто твоего объяснения не поймет, уроки, экзамены – все это связывало Кристо с товарищами, но не перерастало в серьезную дружбу. В глазах своих сверстников он был таким же, как и все остальные школьники, скорее бесцветный, безличный; а для взрослых – объект постоянной тревоги. Госпожа Луазель тряслась за Кристо еще больше, чем за прочих своих детей, хотя и они тоже доставляли немало забот… Оливье не писал. О том, как он живет, родители знали лишь из писем художника и его жены, приютивших Оливье. Особенно из писем жены, и с каждым разом письма ее становились все длиннее и длиннее. Госпожа Луазель беспокоилась: ведь Луиджи сказал, что Оливье она, видимо, пришлась по вкусу и что она со своей стороны тоже… И вот эта женщина пишет и пишет им страницу за страницей, рассказывает о физическом, о моральном состоянии Оливье. Дело наверняка кончится бедой… Художник непременно их подстережет, потому что скоро, если уже не сейчас, их можно будет подстеречь… Или же она оттолкнет Оливье, и он бросится в озеро. Или она бросится в озеро из за разницы в возрасте, из за несчастной любви… Озеро, озеро!… Денизу мучали кошмары, и она будила мужа. Он не разделял ее страхов; Дениза мало знает этого художника и жену, они его друзья, вместе проводили в свое время зимние каникулы. Художник – славный малый, настоящий деревенский житель, а жена его – прекрасная лыжница, чемпионка, так что зря ты выдумываешь, Дениза! Детей у нее нет, это в ней заговорил материнский инстинкт, она просто очень довольна, что Оливье обрел душевное равновесие, что он ухаживает за какой то Вероникой, о которой она пишет в каждом письме… – Это она от ревности пишет! – Бедняжка ты моя… Рене нежно обнял жену, как бы желая уберечь ее от тревог. Не скажет же он ей, какие заботы гложут его самого. Письма с угрозами… Дети под угрозой. Угроза, нависшая над страной… Споры… Неприятности на работе. В ячейке. Хотя Рене Луазель был человеком уравновешенным, он боялся, что в один прекрасный день сломает себе хребет. – Спи, девочка, – сказал он, – и не мучай себя заранее… И без того не сладко. Короче, у Луазелей спал, сжав кулачонки, один только Малыш, а все остальные, включая бабусю и Миньону, томились от бессонницы. И когда наконец Марсель позвонил Кристо по телефону и сказал ему: «Приходи…», это оказалось больше чем кстати. Кристо не выдержал бы дальнейшего ожидания. С быстротой космической ракеты он ворвался в чуланчик Марселя. XXXII. Время мчится на всех парусах – Вот что я тебе предлагаю. – Марсель развернул лист с рисунком Кристо, пришпилил его кнопками к конторке. – Значит, решено – картину сделаешь из толя. Начнем с Натали: двигаться она не будет, зато будет освещена изнутри. Для этого я вырежу в толе все, что не покрыто платьем: лицо, шею, руки, ноги… помолчи, не перебивай… В вырезы подклею пергамент, а ты раскрасишь лицо и все прочее. Включаем свет. Прозрачный пергамент осветится, все остальное придет в движение, а Натали будет выделяться как светлое пятно. – А ты не можешь сделать так, чтобы светился также и венок на ее голове? Ну Марсель, прошу тебя! – Причем здесь «прошу»? Если можно, сделаю, а нельзя, так проси не проси… Дальше: все, что, как мы решили, должно двигаться на картине, или вращаться на стержне, или раскачиваться на месте, все это, понятно, нужно отдельно вырезать из толя. |
