|
Объясняю: например, ракеты, ты мне их нарисуешь на куске толя, я их тебе вырежу и пришпилю к картине, как бабочек… Булавка, назовем это булавкой, проходит через толь, на котором нарисована картина, и присоединяется к механизму, находящемуся сзади, а механизм я устрою так, чтобы ракеты могли летать по своей трассе; в картине я оставлю вырезы, соответствующие траектории каждой ракеты, по которой ракета будет двигаться, не отрываясь от своей булавки. Посмотри ка, пунктиром намечена траектория полета до Луны. Кристо, стоя рядом с Марселем, нервно сучил ногами. – А я, я тоже буду подыматься и опускаться? – Сделаем… Я думал, что у вас будут шевелиться только крылья, но если ты не боишься, что при полете закроешь Малыша… – Так еще лучше будет, вроде я его охраняю. – Переходим к более простым вещам, к тому, что движется на месте: к примеру, ваши крылья. Или лодка Оливье – она будет у нас покачиваться на волнах. Вырежу голову Луиджи, приколю к шее и с помощью моторчика она будет склоняться к ногам Натали и снова подниматься. А приятелям Оливье, которые дерутся, я прилажу механизм за плечами. Головы алжирцев будут поворачиваться одновременно. Весь этот четверг они просидели в чуланчике, и, когда вышли на воздух, мастерские были уже темные, безгласные. У Марселя был свой ключ. Кристо с лицом фисташкового цвета еле двигался, как игрушка, когда кончается завод, но жизнь для него окрашивалась в самые фантастические цвета. На родной его улице машины были огромные, оглушительно рыкающие, огни вспыхивали, как артиллерийские залпы, золоченая конская голова над лавкой, торгующей кониной, ржала в небеса, раздваивалась, множилась, и вот уже квадрига лошадей уволакивала куда то вдаль все эти белые изразцы, весь этот мрамор и даже подручных мясника в окровавленных фартуках… На улице Марсель в черной кожаной куртке с рулоном под мышкой втолковывал Кристо, что торопиться теперь им ни к чему, что ему, Марселю, надо все хорошенько обдумать. А Кристо пока пусть займется чем нибудь еще. До дня рождения Натали осталось полгода, времени с лихвой хватит… Надо сказать, что Луиджи имел с Марселем беседу: мальчик слишком увлекается, следует его придержать, приглушить его пыл, пусть побольше бывает на воздухе, играет, бегает… Кристо прописали витамины, что было хотя бы не так противно, как рыбий жир, купили ему ролики, но он катался до одури, и вскоре его опять перевели в судомойки, так как мытье посуды, по общему мнению, весьма полезно для нервов, не хуже успокоительных средств… Потом отец поговорил с Кристо как мужчина с мужчиной, и тот обещал взяться за ум, господин Луазель в свою очередь дал обязательство играть с Кристо в шахматы не меньше двух раз в неделю. Словом, все получилось так складно, что мать, поглощенная заботами об Оливье и Миньоне, смогла временно отложить попечение о Кристо: в сущности, он хороший мальчуган, интересуется ракетами, космонавтами, ярмарочными тирами и каруселями и, само собой разумеется, любыми автоматами, оно и понятно, раз он бывает в мастерских Петраччи… Правда, его особая страсть к чистой математике и кибернетике вызывала кое какие опасения, но мать Кристо постаралась закрыть глаза на это обстоятельство и дала себе передышку. Вот года через три четыре, тогда действительно будет труднее, ведь переход от детства к отрочеству у Оливье прошел неудачно, да и с Миньоной было неладно. Сложность объяснялась тем, что она как то плохо осознавала, что превращается в девушку. Наивность опасная… Дениза вспоминала, как она терла мочалкой в ванне голую спину дочери, которой в ту пору было лет четырнадцать, – прелестная грудь, бедра, – а Миньона щебечет, щебечет: «Тогда мы, дети, побежали… потри мне живот, мама…» Мы – дети! Трогательно, странно и тревожно. |
