|
Поэтому впал в отчаяние. – Да! Он приехал совсем расстроенный… Дрожал, бросился мне на грудь… Но потом, как настоящий мужчина, овладел собой, сделал вид, что ему весело, даже танцевал твист с Оливье и Лебреном, хотя на душе у него кошки скребли… Если бы вы только видели, как он здесь отплясывал, а ножонки тоненькие, словно спички. Возможно, печаль эта, как она сейчас ни велика, быстро пройдет. Да, но у Кристо – а он не но возрасту развит, как и все теперешние дети, – это может далеко зайти, что, если он поддастся отчаянию творца, осудившего собственное творение? Одарен ли он в этой области? Оп еще слишком мал, чтобы можно было вынести определенное суждение. А что, если он, безусловно одаренный в области математики и в области механики, наделен еще и талантами в области искусства?! Настоящий Леонардо!… Бедняжка он, бедняжка… Он так радовался, что подарит ей свою чудо картину. А вдруг это действительно чудо картина? Никто же ее не видел. Единственный, с кем делится Кристо, с кем он вместе трудится над картиной, – это Марсель, но Марсель, как известно, не из разговорчивых. Кристо даже Луиджи сообщил лишь название своей картины, называется она «Душа». На глазах Натали выступили слезы, и она утерла их маленьким раздушенным носовым платочком с кружевцами. – Пойду покурю. Доктор исчез в передней, но быстро вернулся. – «Душа»… Он сообщил об этом Луиджи, – продолжала Натали так, будто разговор и не прерывался, – из за «руки Андре», помните, из за этого электрического протеза. Луиджи с Кристо могут говорить об этом протезе с утра до ночи. Тут и технические проблемы, тут и проблемы философские… Меня то это не слишком волнует, потому что я ровно ничего в таких делах не смыслю, но Кристо думает об этом все время, не переставая… Иногда он такое скажет… Знаете, что он вчера мне сказал? «А что, если душа – субъективное ощущение реальности? Как, скажем, субъективное ощущение собственной руки, когда эта рука объективно не существует… Разве душа не есть ощущение изнутри того, что существует вне нас? Может быть, душа больше знает о том, что вокруг нас, чем мы с нашими пятью чувствами?… Может быть, она еще одно чувство? Может, душе известны вещи, которыми мы нашими жалкими пятью чувствами уловить не можем?» Передо мной он не стесняется, просто думает вслух и не ждет от меня ответа. Говорю вам это для того, чтобы показать, что его занимает… – Да… он прав в том отношении, что наука не способна до конца раскрыть тайны психики, субъективного… Этот ребенок родился в век кибернетики, которая протягивает нити между живым существом и машиной, он стоит на перекрестке всей человеческой деятельности – физической и духовной. Недаром Жан Ростан говорит, что нельзя уже ни к чему притронуться, не притронувшись ко всему. Биология, физика, психология, математика, химия – все науки смыкаются… Но искусство? С эстетической точки зрения не могу восхищаться человекоподобными автоматами, черепахами Уолтера Грея… Но помню, кто именно сказал, что это машины «ни для чего»… Игрушки, если хотите, но игрушки со смыслом. А вот автоматы, сделанные наподобие человека, тоже были игрушками, технической новинкой, но иногда они удовлетворяли также и наши эстетические потребности. Любуясь теперешними научными игрушками, я свое чувство прекрасного удовлетворить не сумею. Зато автоматы, сделанные наподобие людей, по сей день приводят меня в восхищение, они прекрасны, фантастичны, загадочны. |
