Нужно было немного минут, чтобы поднять завесу, прикрывающую оба флота. Лишь только пальба прекратилась, ветер усилился, и дым понесся огромным облаком в подветренную сторону, прихотливо разлетаясь во все стороны и рассеиваясь в воздухе. Тогда только глазам сражающихся открылась картина разрушения и неимоверных опустошений, произведенная столь кратковременной битвой.

Оба флота совершенно смешались, и сэр Джервез не скоро мог представить себе ясную картину о положении своих судов. Вообще можно сказать, что французские суда были обращены к своему родному берегу, между тем как английские шли в бейдевинд левым галсом, направляясь к берегам Англии.

Читатель, вероятно, вспомнит, что при наступлении сражения ветер дул с северо-запада. Канонада почти «убила» его, как обыкновенно выражаются моряки; потом, когда выстрелы стали мало-помалу редеть, он снова стал усиливаться. Но следствием поздней поры дня и нового тока воздуха, устремившегося в пустоту, которая легко образовалась при сожжении столь огромного количества пороха, была неожиданная перемена ветра, который со значительной силой начал дуть с востока. Все английские суда повернули к северу, между тем как французы, наполнив паруса, направились в противную сторону, почти к юго-западу, спеша достигнуть Бреста. Последние от этой перемены ветра пострадали гораздо значительнее своих неприятелей; и когда все суда их, за исключением одного, достигли на следующий день своего порта, не менее трех из них были втянуты в гавань на буксире, совершенно без мачт и при одних только бушпритах.

Судно, составляющее исключение, по имени «Катон», по причине огромных и почти неисправимых повреждений, было взорвано графом Вервильеном. Таким образом из двенадцати прекрасных двухдечных кораблей, с которыми он вышел из Шербурга всего два дня тому назад, возвратилось в Брест только семь.

Разумеется, и англичане не избегли больших повреждений. Хотя «Уорспайт» и принудил «Отважного» сдаться, но он сам с большим трудом и то при помощи товарища удержался на воде. Скоро, однако, течь его была заделана, и тогда он был предоставлен попечениям своего собственного экипажа. Другие суда были также значительно повреждены, но ни одно из них не было в подобной опасности.

Первый час по окончании битвы был для нашего адмирала часом величайшей деятельности и забот. Он подозвал к себе «Хлою» и в сопровождении Вичерли, боцманов, Галлейго, который по обыкновению последовал за ним без всяких приглашений, и уцелевших боулдеросцев перенес свой флаг на этот фрегат. Потом он тотчас же начал подходить к каждому судну, чтобы лично удостовериться в состоянии своей эскадры. Будучи задержан несколько «Ахиллесом», он не успел еще отойти от него, как заметил, что направление ветра начинает изменяться; скоро он увидел себя совершенно на ветре. Тогда сэр Джервез поспешил воспользоваться этой выгодой, чтобы с возможной скоростью осмотреть свои суда.

В то время, когда штурман «Хлои» брал высоту солнца, чтобы найти широту места, вице-адмирал приказал Денгаму поставить брамселя и подойти к «Цезарю» на расстояние оклика. Он с нетерпением желал увидеть своего друга, услышать от него, каким образом он одержал победу, и, можно добавить, сделать ему выговор за поступок, который ставил его на край пропасти.

«Хлоя» тихо подошла к «Цезарю»; Стоуэл, находясь на юте, приподнял шляпу и почтительно поклонился главнокомандующему. Сэр Джервез из деликатности никогда не вступал в сношения с командиром контр-адмиральского корабля более, чем было необходимо; поэтому все сношения его с капитаном «Цезаря» были только общие; словесных приказаний и выговоров он никогда ему не делал. Это самое обстоятельство сделало главнокомандующего первым любимцем Стоуэла, который из-за равнодушия контр-адмирала ко всему, делал на своем судне все, что ему было угодно.

— Как вы поживаете, Стоуэл? — дружеским тоном сказал сэр Джервез.