|
Гость дорогой, окажи честь, снизойди до этого скромного стола. Жена! Водки. Твое здоровье, господин атаман… Однако я до сих пор не знаю ни твоего имени, ни как тебя по батюшке.
Юрий. Мое имя? (Помолчав, со смехом.) Дмитрий Иванов. Шубин. Твое здоровье, Дмитрий Иванов! Это водка 7099 года. Юрий. Года смерти царевича. Григорий. Года, когда он был вероломно убиен… Еще стакан. Его здоровье! Шубин. Шш, Григорий! Садись, гость дорогой… А ты сюда, Гришка. Молитву, Гришка, тебе бы читать, но закон велит, чтобы это был отец семейства. (Стоя с молитвенно сложенными руками.) Господь, спаси и сохрани тело и душу Бориса, царя нашего, единственного христианского монарха на земле, которому другие государи рабски служат, чей разум есть кладезь мудрости, а сердце полно любви и великодушия. Аминь. Григорий. Аминь, и выпьем. Юрий. Что это еще за молитва такая? Уж не безумец ли этот Борис, коли считает себя единственным христианским монархом на земле? Шубин. Гость дорогой, почтенный мой спаситель, да будет мне дозволено напомнить тебе, что мы не на берегах Днепра в достойном уважения запорожском курене. Мы на Святой Руси, где опасно дурно говорить о царе-батюшке… Хотя среди нас только православные христиане, неспособные донести на тебя… Ешьте на здоровье. Григорий. Хорошо сказано. Однако мы здесь, чтобы веселиться, а когда речь заходит о Борисе, больше хочется плакать, чем смеяться… Известно ли вам, что в Москве мрут с голоду? А царь в Кремле пирует и приговаривает: «Чтоб эти москали сдохли! Это мятежники, которые не любят меня». Он и вправду не пускает в город обозы с зерном. Шубин. Да выпей же, Григорий, и не будь смутьяном. Григорий. Здесь нет слуг, а значит, и шпионов, а стены толсты. Время от времени надобно облегчать душу. С тех пор как стало известно, что Борис приказал убить царевича, он изобрел тьму адских уловок, дабы заставить народ забыть о своем преступлении. Верите ли, брат Дмитрий, в 7099 году он поджег лавки купцов на главной площади! «Это заткнет им рот», — сказал он… Его ухватки! Шубин. Ох, Григорий! Григорий. Я видел, как они горели… Но это еще цветочки. Потом он написал хану Касим-Гирею, чтобы тот пришел к нам со ста тысячами татар, грабя и руша все на своем пути. «Прекрасно, — сказал он, — татары помешают им думать о царевиче Дмитрии». Шубин. Ох, Григорий! Григорий. Доказательство, что их позвал Борис, то, что он отправил нашу армию в Казань на арбузы, когда татары как раз переходили Оку. Хватит!.. Все-таки святой Николай и святой Сергий сделали так, что Касим-Гирей как пришел, так и ушел… А что же Борис? А Борис хранил спокойствие. Он был регентом… Бедный царь Федор позволял ему все делать по своему разумению… Все ему сходило с рук, он был высоко… Ловко приготовленная похлебка отправила Федора вслед за его братом Дмитрием и отцом Грозным. Шубин. Ох, Григорий! Григорий. Дай же мне сказать! Я видел, говорю я вам, я сам видел царя Федора, распростертого на его парадном ложе. Было на что посмотреть, не ради красного словца… Тысячи свечей, парча, прусское полотно, после службы вволю водки… В тот день мы устроили знатную пирушку… уж такую… О чем это я говорил? Юрий. Ты говорил, что видел царя Федора… Григорий. Ах да! Так вот. Он был раздутый, весь зеленый, зеленей капусты! Я говорю только то, что знаю… Да, а еще принц Иван Датский… Шубин. Он женится на царевне Ксении, дочери Бориса. Григорий. Хорошо ли это, отдавать христианку принцу-безбожнику?.. Но Борис передумал… Принц Иван пообедал у него… его, говорят, принесли мертвецки пьяным… И он уже никогда не протрезвеет. Шубин. Что ты хочешь сказать? Григорий. |
