— Спектакли тутъ не при чемъ, заговорила, сдерживая слезы до сихъ поръ молчавшая Наденька. — При чемъ тутъ спектакли, ежели бѣшеная собака врывается и начинаетъ бросаться!

— Ну, все-таки, милѣйшая Надежда Емельяновна. — Во-первыхъ, сближеніе, во-вторыхъ, — свободныя отношенія…

— Въ томъ-то и дѣло, что не было никакихъ отношеній… выгораживала дочь Анна Федоровна. — Вѣдь я мать, я слѣжу… я слѣдила… Ахъ, какой скандалъ! Ахъ, какъ это непріятно! всплескивала она руками. — И главное, Иванъ Артамонычъ, что вы-то можете Богъ знаетъ что подумать.

Иванъ Артамонычъ помолчалъ и черезъ нѣсколько времени спросилъ Наденьку:

— Это-то и есть тотъ самый мазуристъ, котораго вы хотѣли пригласить на свадьбу?

— Онъ… Дѣйствительно онъ хорошо танцуетъ мазурку, но кто-жъ его зналъ, что онъ такой скандалистъ. Здѣсь, на здѣшнихъ вечерахъ, мы его видѣли скромнымъ.

— Вы, Иванъ Артамонычъ, успокойтесь… Разумѣется, и духа его въ нашемъ домѣ не будетъ. Ахъ, какіе нынѣшніе молодые люди! Это ужасъ, что такое!

— Драть надо, драть такихъ шелопаевъ! горячился отецъ Наденьки.

— Печально, печально… Все это очень печально… покачалъ головой Иванъ Артамонычъ.

— Ахъ, недаромъ-же я противъ мальчишекъ-подростковъ! вздыхала Анна Федоровна.

— Да какой онъ подростокъ. Онъ уже, я думаю, усы и бороду бреетъ.

— Я и противъ молодыхъ людей. Ну, что это нынче за молодые люди, помилуйте. Вы, пожалуйста, Иванъ Артамонычъ, успокойтесь… Ничего тутъ нѣтъ такого…

— Да я за себя-то не безпокоюсь, но боюсь за Надежду Емельяновну, боюсь, что вотъ онъ ее сильно напугалъ.

— Обо мнѣ бросьте безпокоиться… Я ничего… Вы видите, я даже ужъ весела, проговорила Наденька, стараясь улыбнуться. — Будемте говорить о свадьбѣ.

— Да, да… Такъ прекрасно у насъ шла семейная бесѣда — и вдругъ врывается не вѣдь какой скандалистъ, сказалъ отецъ Наденьки. — Иванъ Артамонычъ, коньячку… Это, знаете, такъ успокаиваетъ…

— Коньяку, пожалуй…

Иванъ Артамонычъ и отецъ Наденьки выпили.

— Такъ свадьба, значитъ, черезъ двѣнадцать дней въ воскресенье? начала мать.

Иванъ Артамонычъ не отвѣчалъ на вопросъ и спросилъ, ни къ кому особенно не обращаясь:

— Но позвольте, однако, спросить: на что онъ разсчитывалъ, влюбившись въ Надежду Емельяновну? Хотѣлъ онъ сдѣлать ей предложеніе, что-ли? Или, можетъ быть…

— Вы опять про этого шелопая? Да бросьте, перебила его мать Наденьки. — Ну, какой онъ женихъ? Ну, кто за него отдастъ? Какая дѣвушка пойдетъ? Да какъ и идти, ежели онъ еще учится!

— Женихъ, конечно, ужъ бросаетъ ученье.

— Да вѣдь голышъ, совсѣмъ голышъ. Мать живетъ ничтожной пенсіей… Не будемъ мы объ немъ говорить, наплюемте на него.

— Иванъ Артамонычъ! Не хотите-ли вы рюмочку черносмородинной наливки, которую вчера пили? У насъ есть еще одна бутылочка, сказалъ отецъ Наденьки.

— Нѣтъ, нѣтъ… Благодарю васъ. Больше ничего не буду пить. Да мнѣ и домой надо. Сколь ни пріятно было-бы посидѣть около Надежды Емельяновны, но обстоятельства заставляютъ удалиться. Дѣла дома есть. Нужно кое-что подѣлать. Позвольте проститься…

Иванъ Артамонычъ отодвинулъ стулъ и всталъ изъ-за стола.

— Жаль, очень жаль, что вы не посидѣли хоть до чаю, — заговорила Анна Федоровна. — А мы хотѣли васъ угостить за чаемъ домашнимъ печеньемъ — хворостомъ и розанчиками съ вареньемъ. Надюшина стряпня… Она такъ старалась, такъ старалась…

— До другаго раза… Сколь ни пріятно попробовать новаго произведенія ручекъ Надежды Емельяновны, но до другаго раза.