— Считаешь, что те нерусские?

— Видишь ли… Настоящая жена сама верность, а жена, доступная каждому встречному-поперечному, уже не жена, а потерянный человек, у такой ни роду, ни племени.

— А те, считаешь…

— Торгуют и собой и родиной.

Павел Федорович прошелся по кухне, спорить не хотелось, в глубине души он соглашался с братом.

— А если в семье драка?

— Все равно чужих людей в семейную распрю не мешают, еще больше беды.

— Тебя мобилизовали?

— Сам пошел.

— А если убьют?

— От судьбы не уйдешь, а судьба у человека одна.

— А если не там и не тут?

— У честного человека не получится.

— Значит, ты доброволец?

— Какое это имеет значение?

— Большое.

— Важно, как сам понимаешь себя.

— И документ есть?

— Конечно.

— Так вот какая просьба. Сходи до отъезда в исполком. Насколько легче, если в семье доброволец.

— Хозяйство наше все равно не спрятать.

— Хозяйство наше родине не в убыток.

— Подумают, из-за хозяйства пошел в добровольцы.

— А почему бы и не пойти? Пускай думают.

— Неудобно…

— На дом наш давно зарятся, потребиловку хотят открыть. Скотину заберут. В земле ограничат…

— Неудобно, Паша.

— За-ради матери. Придут отбирать коров… Или хуже — из дома выбросят… Не переживет мать. Теперь одна защита — бумажки.

— И у меня просьба, — сказал Федор Федорович. — Не обижайте Веру. Особенно, если случится что.

— Зачем обижать…

— Вы на все способны… — Федор Федорович спохватился, наоборот, следовало выразить уверенность, что не способны обидеть, он перешел на миролюбивый тон: — Жениться не собираешься?

— Сам знаешь мое положение, — пожаловался Павел Федорович. — Мамаша никогда не разрешит.

— Теперь бы и не спросясь…

— Как можно, поперечить все одно что убить…

Тут Славушка окончательно заснул. Разбудила его тошнота, горло перехватывал противный тяжелый запах. Рядом на печке похрапывал Федосей. Запах шел от сырых портянок, развешанных на бечевке над головами спящих.

Мальчик перелез через Федосея. Над столом тускло мерцала привернутая лампа, по столу бегали прусаки, на скамейке, поджав к животу ноги, спала Надежда.

Славушка попил из ведра воды, пошел в горницу. В сенях беспросветная темь, далекий собачий лай, все вокруг спало. Славушка открыл дверь. В столовой ярко горела лампа, на деревянном диване сидели мать и отчим, они порывисто отстранились друг от друга.

— Ты чего? — спросила Вера Васильевна.

— Проснулся.

— А я не хотела тебя будить.

— Не уезжайте завтра, — сказал Славушка отчиму. — Нам тут без вас не привыкнуть.

— А на войне ни к чему не привыкнуть, — ответил отчим. — Здесь тоже вроде как на войне… — У него грустные глаза. — И убежать от нее нельзя. Если я задержусь хоть на день, буду уже не доброволец, а дезертир.

— Понимаю, — сказал Славушка.

Ему жаль отчима. Он уходит в залу, вставляет отчима с Верой Васильевной.

— Пойдешь со мной? — утром спрашивает отчим мальчика.

— Куда?

— На Кудыкину гору, лягушек ловить…

Он еще не знает, что эти «лягушки» спасут ему жизнь.