— Ничего вам не обещаю…

Марья Софроновна опять ударилась в слезы.

— Чего она от тебя хочет? — спросила Вера Васильевна.

Слава рассказал.

— Надо сходить, Слава, должен понимать, что такое в деревне закопать покойника без попа.

Отец Валерий вышел к Славе в рубахе навыпуск, в голубых ситцевых подштанниках, заправленных в сапоги, только что оторвался от своих двух ульев, стоявших у него на огороде меж огурцов.

— Чем могу служить?

Знал, зачем пришел Слава.

— Вы же понимаете, отец Валерий…

Но и ломаться отец Валерий не любил. Тем более что отношения у него с Павлом Федоровичем были хорошие, тот не один раз выручал его, когда отец Валерий приходил одолжить вощины, семян, а то и денег.

— Не положено по церковным правилам, да уж куда ни шло! Есть такое разрешающее указание, если человек наложил руки в умоисступлении, так сказать, духовный обряд может быть совершен, в данном случае петлю накинул не столько он сам, сколь власти предержащие.

— А он и был в умоисступлении, — подтвердил Слава. — Какой же нормальный человек добровольно полезет в петлю?

— Ну, раз вы это подтверждаете, — согласился отец Валерий, — так тому и быть.

Накануне погребения гроб с Павлом Федоровичем отнесли в церковь, и с вечера в доме пошел дым коромыслом, резали кур и гусей, закололи свинью, варили, жарили, парили, у самогонщиков купили самогону, словом, жри — не хочу, пей — не могу, не посрамила Марья Софроновна фамилии Астаховых.

Собралась утром в церковь и Вера Васильевна; Петя отсутствовал, Филиппыч пришел на похороны, и кому-то надо было оставаться на хуторе, Слава сидел дома, идти в церковь не собирался.

Вера Васильевна все-таки позвала Славу:

— Ты идешь, Слава?

— Нет.

— Неудобно как-то, тем более к тебе Павел Федорович относился совсем неплохо.

— Нет, — решительно повторил Слава. — Хватит с меня церквей! Павлу Федоровичу на все уже наплевать, а тешить людей я не хочу.

— Глупая принципиальность.

— Пусть глупая, но принципиальность.

Он так и не пошел на похороны, делать ему там нечего, ушел к Марусе, останься он дома, его могли, не дай бог, затащить на поминки.

Позже Вера Васильевна рассказывала: когда гроб с телом Павла Федоровича вынесли из церкви, чтобы нести на кладбище, мимо церкви ехали дросковские подводы с частями разобранного двигателя…

49

После смерти Павла Федоровича события в доме Астаховых развивались более чем стремительно.

Утро началось поздно. Дневной свет лениво просачивался в сени, заставленные скамейками и столами. Раньше всех выползла в сени Надежда. Весь дом спал. Убрала со столов, а столы одной не вынести. Сходила, растолкала Федосея. Тот не пил, не охоч был до самогона, но и он опрокинул стакан на помин души хозяина. Вышла в кухню Вера Васильевна, умылась и опять ушла к себе. Что-то изменилось и в ее жизни со смертью Павла Федоровича, а что — она не могла понять. Вышел Слава, брезгливо посмотрел на разгром и ушел из дома.

Наконец, щуря заспанные глаза, вышла Марья Софроновна.

— Надежда!

А чего звать! Надежда стояла у печки, дожевывала объедки.

— Надежда, — приказала Марья Софроновна, — пересчитай все стаканы, все вилки, все ножи, на гостей теперь надежа плохая, может, и унесли чего. — Села на лавку, задумалась, опять вздохнула. — Пожарь яишню, что ли, — приказала Надежде. — Да рассольчику принеси… — И вдруг закричала, никого не стесняясь, ни на кого не обращая внимания: — Костя! Костя! Где ты там? Иди сюда, Константин!

Ей пришлось-таки покричать, покуда в кухне не появился Костя Желонкин.