Десять жарких июльских дней. Годфри Лоуелл работал над апелляцией; Джуди все больше слабела от жары и стресса; Джозеф, принимая нас в больнице с огромным чувством собственного достоинства, все так же отказывался хоть на слово отступить от своего рассказа о том, что он дремал и никого не видел. Об Уолли и Мэри Мартин — никаких сведений. На могиле миссис Бассетт засыхали цветы, а полицейские продолжали дежурить в моем доме и вокруг него. Кэтрин все так же жила в доме на Пайн-стрит и упрямо отказывалась мириться с унижением, которым считала второе завещание Говарда.

В один из этих десяти дней я составила список всех возможных и невозможных подозреваемых. Он лежит передо мной, с пометками после каждой фамилии. Я переписываю его дословно, так как он лучше, чем что-либо другое, свидетельствует о моей полной растерянности.

Вот этот список:

Годфри Лоуелл — (Непохоже)

Инспектор Гаррисон — (Зачем?)

Доктор Симондс — (Возможно)

Мистер Уэйт — (Возможно, но непохоже)

Уолли — (Невероятно и зачем?)

Дик Картер — (Возможно, но невероятно)

Джим — (Возможно, но непохоже)

Абнер — (Нет)

Амос — (Мертв)

Джозеф — (В него самого стреляли)

Роберт — (Непохоже. Нет причин)

Вот такими делами я заполняла те бесконечные дни. Ничего нового, очевидно, не происходило. Инспектор Гаррисон меня упорно избегал. Джуди похудела почти до прозрачности. Полицейские патрулировали первый этаж ночью и участок — днем.

И вот в семнадцатый день июля Кэтрин неожиданно перешла к действиям и ускорила развязку. Это случилось вечером.

А утром того дня из больницы вернулся Джозеф. Он снова взял на себя все хозяйство, успевая, почти как прежде, управляться и со столовым серебром, и на кухне. Но шок еще не прошел, а перевязанная рука мешала ему работать. Я договорилась отправить его на несколько дней в деревню, и он воспринял новость с благодарностью.

И в этот день, семнадцатого июля, Кэтрин неожиданно перешла к действиям и ускорила развязку.

Она была умной женщиной. В этом рассказе я, наверное, не отдала ей должное. Но с начала трагических событий она вела себя несколько странно, была напугана больше, чем хотела нам показать, и в результате замкнулась в себе.

С того самого дня, когда Джим дал показания в суде, она, по-моему, поняла, что он кого-то покрывает.

Его спросили:

— Вы говорите, что видели на неизвестном белую рубашку. Что вы имеете в виду?

— Только то, что сказал. Спереди увидел на нем белую рубашку.

— Жилета не было?

— Не могу сказать. Мне показалось, что он в темном костюме, может быть, даже во фраке.

— Но насчет кепки вы уверены?

— Нет. Но, по-моему, он был в кепке.

— Тем не менее, если верить вашему рассказу, он пробежал так близко от вас, что выбил из руки трость. Вы смогли различить кепку, белую рубашку, но больше ничего?

В этом месте Джим заколебался. Он находился под присягой, а присяга вещь серьезная. Потом взглянул на Кэтрин и чуть-чуть выпрямился.

— Это все, что я видел. Я сидел на земле. А его лицо было повернуто в сторону.

Кого он еще мог покрывать ценой своей жизни, если не Говарда? Говарда с его копной седых волос, неизменно во фраке по вечерам. Говарда, пытающегося что-то скрыть любой ценой. Неудивительно, что Кэтрин тут же подумала о Маргарет и вообще считала завещание ключом к разгадке.

И вот в преддверии конца я перехожу к описанию сцены в кабинете мистера Уэйта, куда меня пригласила Кэтрин.

Она договорилась о встрече заранее, и нас тут же пропустили.