Хоган ответил не раздумывая:

– Ты слишком много от себя требуешь. Я расхохотался.

– Очем ты говоришь? Мать была требовательна только к другим!

– А ты вспомни ее слова: «Я никогда не требую сделать то, от чего сама бы отказалась». Разве не так?

– И что?

– Ты знаешь, как строга она была к людям. Представь теперь, что это должно было значить для нее самой! Потому она и не умела прощать. Просто не могла. Ведь она так и не простила себе, что вышла за отца.

Таких слов я от Хогана прежде никогда не слышал и не был уверен, что хочу слышать теперь. Казалось, я ступаю на запретную территорию, опасную и неисследованную. Мне стало страшно.

– Она сама тебе об этом сказала?

– Нет, отец. Помнишь, как она вечно прохаживалась по поводу его одежды? «У тебя совсем нет вкуса, Роберт». -

Хоган криво усмехнулся. – И еще плевалась, когда считала перхоть с его костюма.

– Было дело.

– Она все время давала понять, что отец недостоин ее. Он был ее билетом, и она не могла себе простить, что воспользовалась им.

– Билетом? – не понял я.

– Ты же помнишь все ее рассказы. Как они бедствовали в Дублине без горячей воды и с туалетом но дворе. Как ей приходилось спать с сестрами в одной постели.

Я хорошо это помнил. В изложении матери прошлое всегда представало серым: серые стены, серые улицы, серое небо… И нам с Хоганом неизменно внушалось, что мы не ценим того, что у нас есть.

– Мать гордилась своим прошлым, – сказал я.

– Нет, она его ненавидела! Она гордилась, что сумела оттуда вырваться! – возразил Хогап. – Все ее сестры повыходили замуж, и ей уже казалось, что она до самой смерти останется с родителями. Но вот появился лихой американский солдатик – ее счастливый билет. Так же, как и ты, впрочем.

– Я?

– Ну да, – усмехнулся Хоган. – А ты как думал?

– Но… но… как только я перестал слушаться, я стал для нее никем!

– Потому что она сама была никем! – Хоган отпил пива и снял нижней губой следы пены с верхней – в точности как делал отец. – Отец говорил, что это у нее из Ирландии. Иметь сына-священника там считается очень почетным. Мать отца Доннелли – это почти титул. Когда ты разрушил ее надежды, она осталась никем. Просто женой отца.

– И твоей матерью, – напомнил я.

– Я полностью принадлежал отцу, – отмахнулся Хоган. – Ее сыном был ты. Любимым сыном.

– Брось! Я был ее игрушкой, комнатной собачкой, не более того. Какая же это любовь?

– По крайней мере кое-что. У нас и того не было. – На лице его помнилось привычное печальное выражение, глаза увлажнились.

Я сжал стакан в руке, будто собирался швырнуть ему в голову.

– Хватит нести чушь! Тоже мне знаток души! Начитался популярных статей и изображаешь тут из себя…

– Не надо так, Джонни, – вздохнул Хоган.

Я обвел глазами зал, словно искал поддержки.

– Человек, который продает машины и лижет пятки клиентам, чтобы они купили коврик для салона за шестьдесят долларов, будет учить меня морали!

– Ковриками я не занимаюсь, – возразил Хоган, гневно выпятив подбородок. – И я не понимаю, что такого аморального в продаже машин!

Я все не унимался.

– Человек, который влюбился в пришельца, будет читать мне лекции по… – Я осекся. А сам-то я чем лучше? И что па меня вдруг нашло? Почему мне так важно опровергнуть слова Хогана? Если пациент так себя ведет, значит, ты попал в точку, не так ли, Джон? Я закурил и продолжал уже более спокойно: – Итак, ты считаешь, что я должен быть благодарен за то, что стал объектом навязчивой опеки матери, для которой был «билетом».