За янтарным ящиком, держа задние концы бивней, выступил человек в причудливом, вероятно, казачьем платье. Замыкал процессию седобородый старик в ермолке, который раньше стоял на юте галеры рядом с Петром. Даниель понял, что это — еврей, главным образом из-за того, что старик шёл вслед за фантастическим ящиком на шестах, более всего походившим на Ковчег Завета, заново изобретённый русскими и воссозданный из северных материалов по французской моде. Ковчег пронесли сквозь притихшую свиту и поставили на обычный дощатый ящик.
Лейбниц прочистил горло и заговорил громко, чтобы слышали все:
— Карты для логической машины, которые вы любезно прислали нам несколько недель назад, прибыли в Санкт-Петербургскую Академию наук десятого июля (по английскому календарю). Ваш покорный слуга и другой представитель его царского величества, — при этих словах Лейбниц чуть заметно глянул на старого еврея, — тщательно осмотрели их и сообщили его величеству, что они исправны.
Кикин пытался переводить всё сказанное на русский, но Пётр, видимо, более или менее знал, что говорит Лейбниц. Он шагнул к янтарному ящику, снял крышку и отбросил в сторону. Казак поймал её и с поклоном отступил на шаг. Пётр запустил руку в обитое бархатом нутро и вытащил несколько карт. Золото блеснуло под полуденным солнцем. Мистер Орни втянул голову в плечи и посмотрел на общественную дорогу, где уже выстроился ощутимый кордон портовых рабочих, жохов, поимщиков, карманников, громил и побродяжек, облепивших верфь, как мухи — край стакана с сидром.
Даниелю сразу бросилось в глаза, что карты изменились: их явно хранили бережно, однако у каждой недоставало кусочка. Кто-то отщипнул у всех пластин по уголку размером с ноготь.
Царь перехватил взгляд Даниеля.
— Я поручил господину Когану определить пробу пластин, — объяснил он через Кикина и кивнул на старого еврея.
— Соломон Коган к вашим услугам, — начал тот по-английски, но дальше вынужден был перейти на латынь. — Поскольку ни у одной пластины не пробиты дырки в углах, я рассудил, что углы для работы логической машины несущественны. Поэтому я отделил у каждой по уголку, чтобы определить пробу согласно повелению кесаря.
Всё сказанное было на взгляд Даниеля вполне разумным, однако он не понял, при чём здесь кесарь, пока не вспомнил, что слово «царь» — просто русская форма древнего латинского титула.
— И что вы сообщили кесарю касательно чистоты золота?
— Истину, разумеется.
— Конечно. Однако разные люди считают истиной разное, и мне хотелось бы знать ваше мнение, сударь.
— Нет. Вся суть пробирного анализа в том, что он не зависит от вкусов, пристрастий и мнений. Он даёт то, что даёт.
— Вы прибегаете к тетраграмматону, но даже касательно его смысла идут споры. Что вы обнаружили?
— То же, что и вы, полагаю.
— Что золото это золото?
Тут вмешался Пётр, и Кикин, выслушав, перевёл:
— Царь постановил, что раз для первой партии, к его удовольствию, было использовано чистейшее золото в мире, остальные пластины должно изготовить из того же материала. Что, чёрт возьми, это может значить?
Лейбниц закатил глаза.
— Некоторые вбили себе в голову, что существует высшая форма золота.
Он явно не дружески покосился на Соломона Когана.
Тем временем Пётр продолжал говорить. Кикин переводил:
— Отныне каждая пластина, отправленная в Санкт-Петербург, будет так же пробироваться и приниматься Соломоном Коганом.
— Ради вас и вашего друга, — сказал Соломон Даниелю, указывая глазами на Лейбница, — надеюсь, что у вас есть достаточный запас такого золота.
— Вполне достаточный. — Даниель кивнул на «Минерву» и сделал паузу, чтобы Кикин перевёл. |