– Здравия желаю! – раздался с улицы бодрый голос. – С праздником!

У калитки остановился краснощекий колобок в генеральском мундире из коттеджа напротив, блистая всевозможными наградами и нетерпеливо гарцуя перед соседом, которого он слегка побаивался (кто их знает, этих «бывших» чекистов?) и к которому испытывал впитанную с молоком матери неприязнь хохла к еврею.

– Благодарствую, – поклонился ему старший – седовласый барин с орлиным профилем, – не вставая с кресла. – Вы, полагаю, на парад собрались? В Москву? На автомобиле… или так, на электричке? – съехидничал он, сбивая спесь с этого выскочки, которому уже давно не подают персональное авто, отлучив в одночасье от цековского «корыта».

– Да да, – вспыхнул тот, и в глазах его заметались огненные стрелы, словно молнии в бархатную украинскую ночь. – Сын то ваш тоже у Большого встречается со своими? Если увижу его там, привет передать? – уколол он зловредного старика соседа. – Нечасто вас навещает. Оно и понятно: работа такая, да жены – одна за другой…

Колобок торжествующе прощально махнул пухлой ручкой и отправился дальше. Последнее слово осталось за ним. И это главное.

* * *

День Победы так широко праздновали впервые. Впервые за двадцать послевоенных лет! До 1953 года – понятно почему: мнительный «отец народов» опасался, как бы герои войны не потеснили его на пьедестале, обвинив в неготовности к отражению врага, в упорном нежелании верить очевидному и огромных человеческих жертвах. И в личной трусости в страшные первые дни. До самой столицы врага допустили! А потом? А потом его соратники грызлись друг с другом за власть, пока их не отпихнул от этого пьедестала самый хитрый из них, ошеломив страшными признаниями о делах недавнего «полубога», ушедшего в мир иной. Одним своим «секретным» докладом расколол огромную страну, посеяв в ней зерна смуты на будущие десятилетия. Потрафил народу «кузькиной матерью», открыл ему глаза на изверга, застенчиво умолчав, что и сам не без греха… и подготовку к празднику разрешил. Дата круглая, и есть еще кого поздравлять. Чего ему опасаться? Он в самой Америке на трибуне ООН грозил всем кулаком. Только вот праздник этот он сам встретил уже в звании персонального пенсионера…

Казалось, будто сам народ вдруг всколыхнулся, вспомнил о чувстве собственного достоинства, гордо выпрямился и двинул на самую главную площадь страны. Сам, без чьей то команды, без строгих первомайских колонн, без портретов вечно молодых вождей, без транспарантов, знамен и прочих флагов. Движение в центре столицы остановилось: по главной улице шли ветераны – в стареньких кителях и выцветших, но старательно отутюженных гимнастерках – в той фронтовой форме победного 1945 го. В такт их шагам раздавалось дружное позвякивание наград – у кого целый «иконостас», у кого – лишь одна медаль… Оказалось, что инвалидов войны – великое множество: кто на костылях, постукивая не знающей износа деревянной ногой, кто и вовсе без ног, даже деревянных, – на самодельных тележках с шарикоподшипниками и «толкушками». И они «шли» в одном строю со всеми, согретые уже подзабытым фронтовым братством. Отринув боль и унижение безрадостной послевоенной жизни. Милиция не вмешивалась, только регулировщики движения предупредительно загоняли машины в переулки.

Офицеры и солдаты, моряки и летчики, бывшие партизаны и военные медики, мужчины и женщины, пожилые и чуть за сорок. Где то играла гармошка, хором пели «Катюшу», «Синенький платочек» и другие песни военных лет, которые помогали держаться на фронте. Моряки на мостовой отплясывали задорное «Яблочко». Мужчины не стеснялись слез. Милиция жалась в сторонке: не велено было препятствовать этому стихийному шествию и пьяненьких, если сильно не буянят, – не трогать.