– Совершенно верно. Пьесу нужно поддержать всеми способами. Если вы заставите зрителей сказать: “Я непременно должен пойти посмотреть такую-то в такой-то роли...”

– Хорошо, но кто это? Посмотрим, скажу ли я эту фразу.

– Корал Белл.

– Кто? – воскликнул Реджинальд.

– Корал Белл. Едва ли вы помните ее по сцене. Теперь она леди Эджмур, почему Гасси и хочет ее заполучить. Вы ведь знакомы с ней? Миссис Уэллард...

– Да, да, но захочет ли она вернуться на сцену?

– В том-то и дело. Латтимер считает, что захочет.

– Клянусь небом, – сказал Реджинальд мягко, – это было бы чудесно.

Мистер Огастес Венчур внезапно ожил и объяснил всем, что у него есть небольшой коттедж в Кенте. Каждую неделю он ездит в этот коттедж и проезжает мимо тысяч маленьких домиков, а тысячи людей, живущих в тысячах маленьких домиков, ходят в театр. Возможно, раз в год. По случаю годовщины, дня рождения, свадьбы или в этом роде. И что они идут смотреть? В этом все дело. Они идут смотреть не что, а кого. В этом все дело.

Реджинальд кивнул. Они пойдут смотреть Корал Белл. Кто бы не пошел?

– Добрый день, – сказала Сильвия с приветливой улыбкой. – Элис, подай чай, пожалуйста.

– Мне не надо, миссис Уэллард. – Он крепко пожал ей руку и уселся в кресло. – Я просто посмотрю на вас.

– Не знаю, на что тут смотреть.

– А я знаю. Вы про Байрона слышали?

Сильвия сдвинула брови и стала вспоминать, слышала ли она о Байроне.

– Это поэт. Он жил лет сто назад.

– Боже мой! Как смешно! – Она рассмеялась.

– Вы чудесно смеетесь. Неважно, даже если надо мной.

– Я не над вами смеюсь, просто... Знаете, я ведь решила, что речь идет о ком-то из ваших лондонских знакомых. Конечно, я слышала о Байроне.

– А! Вот чем плохо самообразование, миссис Уэллард. Ты уверен, что знаешь чертовски больше... простите... чем другие, но никогда не знаешь, что именно знают они. Понимаете? У всех вас, получивших образование, были одни и те же гувернантки и бонны, вы ходили в одни и те же школы и колледжи, и знания у вас одни и те же. Скажем, я разговариваю с дамой о чертовски интересном... простите... писателе по имени Бекфорд, вы о нем слышали?

Сильвия неуверенно взглянула на него.

– Нет, не слышали, и она тоже нет. Но откуда человеку со стороны знать, что Байрона знают все, а Бекфорда нет? Понимаете?

– Мне всегда кажется, что другие знают все то же, что я, и еще многое сверх того, – сказала Сильвия.

– Не думайте так. И послушайте, что я вам скажу. Все это образование. Латынь и греческий. Я не имею ничего против таких умных голов, как Раглан. Но чего ради мы учим этих чертовых... простите... мальчишек в итонских воротничках латыни и греческому? Ради их образования? Нет. Только ради того, чтобы чертовы мальчишки без итонских воротничков не знали латыни и греческого. Понимаете? Я не социалист, нельзя издавать такие газеты, как мои, и быть социалистом, да и вообще социализм – это ерунда, а мне бы чертовски... простите... хотелось знать латынь и греческий не хуже Раглана. Но не думайте, я все это понимаю.

Когда-то Ормсби было трудно говорить с женщинами, не похожими на тех, на кого, как правило, падал его выбор, поскольку некоторые слова сами слетали у него с языка, если он не следил за собой; затем он выучился вставлять нейтрализующее “простите”, после чего вновь почувствовал себя свободно. Сейчас, возможно, даже такая милая женщина, как миссис Уэллард, не нуждалась в извинениях, но они настолько вошли у него в привычку, что обойтись без них ему было бы трудно.