– Прошу вас, господин декан! Не приходилось ли вам слышать о некоем Ливаносе? Мне сообщили, что если я хочу хоть что-то разузнать о нем, то мне следует обращаться именно к вам.

Профессор вскинул глаза.

– Ливанос… – произнес он. – Давно уже я не слышал этого имени. Очень давно…

Во взгляде Гумбольдта вспыхнула надежда.

– Тогда вы, вероятно, могли бы рассказать нам о нем?

Папастратос вновь погрузился в молчание. Он и в самом деле был завален работой, но упоминание о Ливаносе пробудило в нем давние воспоминания.

Немного поколебавшись, он поднялся из-за стола.

– Прошу меня извинить. Я вскоре вернусь.

Покинув кабинет, он подозвал секретаря и обратился к нему:

– Грегориос, я хочу, чтобы ты отменил все встречи, назначенные на сегодня. И пусть никто больше меня не беспокоит.

– Но ваша встреча с ректором в два пополудни!

– Я совершенно ясно сказал – все встречи. Приготовь нам чай и печенье, и поторопись, пожалуйста.

Секретарь отправился выполнять его распоряжения, а профессор вернулся к неожиданным посетителям.

Гумбольдт тем временем извлек из кофра небольшой серый ящичек и установил его на столе декана. Заметив его, Папастратос остановился, едва переступив порог кабинета.

– А это что, с вашего позволения?

– Прибор, осуществляющий перевод, – пояснил Гумбольдт. – Он значительно облегчит нам общение и позаботится о том, чтобы никто нас не подслушал. Хотите испытать его действие?

9

Оскар следил за беседой ученых мужей с напряженным вниманием. Профессор Папастратос оказался элегантным, прекрасно одетым господином лет пятидесяти с маленькой бородкой-эспаньолкой и в пенсне. Его седые волосы были аккуратно расчесаны, а пробор проведен словно по линейке.

С первого взгляда Папастратос вызывал доверие. Зато его секретарь – лохматый молодой человек с глазами, горящими от любопытства, едва ли мог на это претендовать. Явившись в кабинет с чайным подносом и вазочкой печенья из слоеного теста, он остался торчать в дверях. Похоже, он многое отдал бы, чтобы узнать, о чем здесь идет речь, но профессор властным жестом велел секретарю удалиться.

Когда молодой человек скрылся в приемной, профессор поднялся и задумчиво прошелся по кабинету.

– Значит, вам нужны сведения о Ливаносе? – начал он. – Ну что ж, скажу без преувеличений: никто и никогда не был с ним более близок, чем я. И это несмотря на то, что мы были абсолютно разными людьми – разными, как день и ночь. Ливанос был немного младше меня, но уже в ранней юности точно знал, чего хочет добиться. Он был – не побоюсь этого слова – одним из величайших гениев нашего времени. Человеком, достижения которого постоянно оспаривали и не признавали. Но все, что он говорил, делал и думал, было исполнено ясности, глубокой мудрости и зрелости, какие можно встретить лишь у зрелых мужей.

Профессор шагнул к книжным стеллажам и отыскал среди прочих трудов тяжелый фолиант в кожаном переплете. На корешке были изображены якорь и шестерня. Папастратос поправил пенсне и принялся неторопливо листать книгу. Вскоре он обнаружил то, что искал.

– Вот, взгляните. Это Александр Ливанос.

Оскар вытянул шею. На гравюре был изображен мужчина лет тридцати. Правильное лицо с тонким носом и полными губами, мгновенно вызывающее симпатию. Художнику удалось передать любознательность и энтузиазм, светившиеся в глазах этого человека.

– Ливанос вырос в бедной семье, он был младшим сыном, – сказал профессор. – Его отец и брат работали на верфи в порту Пирей. Они тяжко трудились с утра до ночи, чтобы обеспечить семье пропитание.