|
А кони мои с места не трогаются хоть тресни, рассказывал незнакомец. Стоят как вкопанные, ржут, на пену уже все изошли, и ни шагу вперед. Я был совершенно один, на выезде из Енишехира, захолустного городишки, где принял в доставку совсем немного сновидений, всего пять общим счетом, и это все, что они собрали за целый месяц, сами можете представить, какая это глухомань. Ну вот, а кони ни с места. Я им всыпал плетки, спины все в крови уже, а они не трогаются с места, как бывает, когда перед ними покойник. Огляделся вокруг. Голая степь, ни могил, ни могильных знаков нигде нету. Пока я ломал голову, что же делать, вдруг вспомнил о папке со сновидениями, которую только что забрал в Енишехире. Может, это из-за них лошади с места сойти не могут, думаю. Ведь сон и смерть это одно и то же. Не откладывая в долгий ящик, открыл сумку и достал енишехирскую папку. Слез с повозки и положил папку прямо на землю, на поле, залез обратно, взгрел лошадей, и они понеслись как ветер. Черт бы все это побрал, говорю себе, вот в чем, оказывается, дело. Остановился, вернулся на повозке туда, где оставил папку, но стоило мне ее поднять и положить в повозку, кони опять застыли на месте, удила в пене, ржут, всё как и раньше. Ну и что же мне делать? Я доставил тысячи сновидений, но такого со мной никогда не случалось. Решил вернуться в Енишехир, без папки. Оставил ее прямо посреди степи, так и сделал. А там началась грызня с начальником местного отделения Табира. Я ему говорю: никак не могу взять твои сновидения, пойдем, сам посмотришь, стоит только положить твою папку в повозку, как лошади шагу ступить не могут, а тот дуболом орет: уже пять недель как никто у нас не забирает сновидения, а теперь еще и ты хочешь их у нас оставить, я буду жаловаться, напишу прямо в Генеральную дирекцию и самому Шейхуль-Исламу. Пиши письма и жалобы кому хочешь, говорю ему, у меня кони с места тронуться не могут, и я не могу бросить без доставки другие пакеты из-за твоих задрипанных пяти снов. Ну, от таких слов эта краснорожая скотина просто взбеленился: ну конечно, вот, значит, как вы относитесь к нашим сновидениям, вам по душе только сновидения столичных разукрашенных барышень и артистов, а наши для вас, значит, слишком неотесанные. А вот правительство провозгласило, что именно как раз эти, наши, и являются подлинными народными сновидениями, поскольку происходят из самой основы государства, а не от этих изнеженных модников. Орет и орет эта погань, так что у меня уже никаких нервов не осталось, и господь только знает, как я вообще сдержался и не приложил его палкой. Нет, бить я его не бил, но уж чего только ему не наговорил. Я уже озверел и от дороги, и от задержки и нашел повод облегчить душу. Обложил как следует и его самого, и его городишко, и его вонючую супрефектуру, которую даже деревенским кварталом не назовешь, где живут только пьяницы и свихнувшиеся придурки, которые даже нормальных снов увидеть не могут, а от их сновидений лошади шарахаются. Была бы моя воля, продолжал я, после всего этого лишил бы Енишехир права на рассмотрение их сновидений по меньшей мере лет на десять. Он совсем взбеленился и пеной брызжет почище моих коней. Я, говорит, доложу о твоих словах, а я ему пригрозил, что, если только попробует это сделать, я тоже сообщу куда надо об оскорблениях, которыми он осыпал Табир Сарай. Что? — завопил он, я оскорблял священный Табир-Сарай? Да как ты смеешь такое говорить? Оскорблял, говорю я, назвал его скопищем барышень и разукрашенных артистов. Тогда этот тупица бросает орать и начинает плакать и умолять. Не губи меня, ага, у меня, говорит, жена и дети, не делай этого.
Громкий хохот заглушил на мгновение слова курьера. — А потом, что потом-то было? — спросил кто-то. — Тут в самый разгар всего этого являются супрефект и имам, которым кто-то донес о происшествии. Когда услышали, в чем дело, стали репы чесать, не знают, что делать. Заставить меня забрать папку они опасались, потому что это было бы все равно что удерживать меня там насильно, поскольку ясно было — кони с этой папкой с места не тронутся. |
