Редко пустовала гоголевская половина и в талызинском доме. Сюда приводит Щепкин молодого Тургенева, и Гоголь говорит о своей радости познакомиться с новым ярким талантом. Навещает писателя живописец-маринист И. К. Айвазовский, профессура Московского университета, актеры, гости с Украины устраивают песенные вечера. 5 ноября 1851 года Гоголь устраивает авторское чтение «Ревизора» для труппы Малого театра. Среди слушателей Щепкин, Шумский, Садовский, литераторы И. С. Аксаков, Н. В. Берг, И. С. Тургенев. «Гоголь, – записывает Тургенев под впечатлением состоявшегося чтения, – поразил меня чрезвычайной простотой и сдержанностью манеры, какой-то важной и в то же время наивной искренностью, которой словно и дела нет – есть ли тут слушатели и что они думают». А в середине декабря 1851-го Гоголь весело уверяет Данилевского, что весной, самое позднее летом приедет к нему вместе с завершенными «Мертвыми душами».

Ничто не предвещало близкого конца. День за днем Гоголь беспокоится об изданиях, гранках, хлопочет о делах. 31 января 1852 года он усердно занимается именно гранками. Спустя три дня договаривается с Аксаковыми о вечере с малороссийскими песнями. И только 4 февраля пожалуется С. П. Шевыреву на необычно сильную слабость.

Никто не придаст значения его словам, хотя слабость явно начнет стремительно усиливаться, и 10 февраля он уже с большим трудом сможет подняться на второй этаж талызинского дома.

Его опасений не разделит и А. П. Толстой в ночь с 11 на 12 февраля, не возьмет у писателя на сохранение его рукописи, о чем тот его просит. Непонятый и отвергнутый, Н. В. Гоголь сожжет все свои рукописи. Через десять дней мучительной и непонятной для врачей болезни его не станет. И снова перед нами неразгаданная загадка этой одинокой смерти, ставшей предметом множества научных и ненаучных спекуляций.

«Безумное гонение имени Гоголя»… С. Т. Аксаков имел в виду годы, наступившие после смерти писателя. Траурная кайма вокруг статьи о кончине в «Москвитянине» стоила М. П. Погодину установления над ним полицейского надзора. Письмо из Петербурга И. С. Тургенева повлекло арест на съезжей и ссылку, хорошо, что только в родное Спасское-Лутовиново: «Гоголь умер!.. Какую душу русскую не потрясут эти слова? Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право – горькое право, данное нам смертью, – назвать великим…»

Д. А. Оболенский перечисляет: «Цензорам объявлено было приказание – строго цензурировать все, что пишется о Гоголе, и, наконец, объявлено было совершенное запрещение говорить о Гоголе… Наконец, даже имя Гоголя опасались употреблять в печати и взамен его употребляли выражение: „известный писатель“.

Попытка издания сочинений столкнулась не только с утроенной придирчивостью цензуры – понадобился дополнительный отзыв самого начальника штаба жандармского корпуса Л. В. Дубельта. Дубельт подробно объяснил опасения: «Цензоры отметили в ненапечатанных сочинениях и в рукописях Гоголя весьма много мест, почти на каждой странице, которые, будучи отдельно взяты, подвергались осуждению не потому, чтобы в них заключались преступные мысли, но потому только, что они могут быть истолкованы читателями в превратном виде и подать повод к неблаговидным заключениям».

Тогда, полтораста лет назад, Гоголь возвращался в Россию – «не ту, которую показывают нам грубо какие-нибудь квасные патриоты, и не ту, которую вызывают к нам из-за моря очужеземившиеся русские, но ту, которая извлечет из нас же и покажет таким образом, что все до единого, каких бы ни были они различных мыслей, образов, воспитания и мнений, скажут в один голос: „Это наша Россия; нам в ней приютно и тепло, и мы теперь действительно у себя дома, под своей родной крышей, а не на чужбине“.

Бегство Гоголя в Европу после петербургского провала «Ревизора» вполне устраивало официальных идеологов.