— Доброе утро, мистер Бонфорт. Я представляю Синдикат Крейна.

И тут я почувствовал, что надвигается что-то плохое. Стараясь не доставить удовольствия ему заметить, что я заподозрил неладное, я спокойно заметил:

— Прекрасное место. Надеюсь, что они платят вам достаточно? А теперь перейдем к делу. Сначала вопросы в письменном виде. Они уже у вас, Пенни?

Я быстро покончил с письменными вопросами, давая на них ответы, которые у меня было время обдумать, затем я снова сел и сказал:

— У нас еще осталось немного времени, джентльмены. У кого еще есть вопросы?

Было задано еще несколько вопросов. Только однажды я был вынужден ответить: «Комментариев не последует» — такой честный ответ Бонфорт всегда предпочитал уклончивому. После этого я взглянул на часы и сказал:

— Пожалуй, на сегодня все, джентльмены, — и стал вставать.

— Смайт! — крикнул Билл.

Я выпрямился, даже не взглянув в его сторону.

— Я к вам обращаюсь, господин обманщик Бонфорт-Смайт! — злобно продолжал он, еще больше повышая голос.

На сей раз я взглянул на него с удивлением, которое на мой взгляд приличествовало важной политической фигуре, которую оскорбили при неподобающих обстоятельствах. Билл указывал на меня пальцем, лицо его побагровело.

— Ты самозванец! Ты дешевый актеришко! Ты обманщик!

Корреспондент лондонской «Таймс», который сидел справа от меня, тихо спросил:

— Может быть вызвать охрану, сэр?

— Не нужно, — ответил я. — По-моему, он безобиден.

Билл рассмеялся.

— Так значит я безобиден, а? Сейчас посмотрим.

— Нет, я лучше все-таки вызову их, — настаивал корреспондент «Таймс».

— Не нужно, — резко ответил я. — Ну, довольно, Билл. Лучше тебе уйти по-хорошему.

— Конечно. Только этого ты и ждешь!

И он принялся торопливо выкладывать всю историю. Правда он ни словом не обмолвился о похищении, не отметил какую роль он сам играл во всей этой афере, но зато дал понять, что ушел от нас отчасти из-за того, что не хотел быть замешанным ни в чем подобном. Подмену он привязал к болезни Бонфорта, сильно упирая на то, что мы же его и опоили чем-то.

Я терпеливо слушал. Сначала большинство репортеров просто слушали, храня на лицах выражение людей, оказавшихся свидетелями чужой семейной ссоры. Затем потихоньку кое-кто из них начал что-то записывать. Некоторые диктовали что-то на диктофоны.

Когда он кончил, я спросил:

— Это все, Билл?

— Кажется этого вполне достаточно.

— Даже более, чем достаточно. Мне очень жаль, Билл. Все, джентльмены. Мне пора возвращаться к работе.

— Один момент, господин министр! — крикнул кто-то. — Собираетесь ли вы давать опровержение? — Еще кто-то добавил: — Будете ли вы подавать в суд за клевету?

Сначала я ответил на последний вопрос.

— Нет, в суд я подавать не буду. Нельзя же подавать в суд на душевнобольного.

— Это я-то душевнобольной? — заорал Билл.

— Успокойся, Билл. Что же касается опровержения, то я не думаю, что его стоит публиковать. Я заметил, что некоторые из вас делали заметки. Так как вряд ли кто-либо из ваших редакторов решится опубликовать подобный бред, но если бы это оказалось и не так, то мое опровержение только придало бы всему этому совершенно анекдотическому событию особую пикантность. Вам никогда не приходилось слышать историю об одном профессоре, который сорок лет угробил на то, чтобы доказать, что «Одиссея» была написана Гомером, но не тем, а другим греком по имени Гомер?

Послышался вежливый смех.