— Это не мое дело. Да и с чего бы мне возражать против того, что хочет мистер Бонфорт?
Я заметил, что Родж и Дэк переглянулись. Тогда я добавил:
— Ведь он хочет этого, не так ли, Родж?
Дэк грубо произнес:
— Скажите ему, Родж.
Родж медленно сказал:
— Мы с Дэком сами так решили. Мы считаем, что так будет лучше.
— Следовательно, мистер Бонфорт не давал «добро» на это? Вы, конечно, спрашивали у него.
— Нет, не спрашивали.
— Почему же?
— Шеф, его нельзя беспокоить такими проблемами. Ведь он измученный, старый больной человек. Я вообще старался не приставать к нему ни с чем кроме вопросов политики, а этот вопрос никак к таким не отнесешь. Это уже относится к чисто нашей сфере деятельности.
— Тогда зачем же вообще спрашивать моего мнения?
— Ну… нам казалось, что вы должны знать об этом, и знать причины, по которым мы пошли на это. Нам казалось, что вы одобрите.
— Я? Но вы просите меня принять решение, как будто я сам мистер Бонфорт. А я им не являюсь. — Я побарабанил по столу совершенно как Бонфорт. — Либо это решение входит в сферу его компетенции, и тогда вы должны были спрашивать согласие у него, либо решайте сами, но совершенно незачем спрашивать у меня.
Родж пожевал свою сигару, затем произнес:
— Хорошо. Я не спрашиваю вас.
— Нет!
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать «нет». Вы хотели узнать мое мнение, следовательно, вы в чем-то сомневаетесь. Поэтому, если вы хотите, чтобы я представил это имя комитету, как будто я сам Бонфорт, то пойдите и спросите его.
Они оба сели и некоторое время молчали. Наконец Дэк вздохнул и сказал:
— Расскажи ему все до конца. Или хочешь, я сам расскажу.
Я ждал.
— У шефа, мистера Бонфорта, четыре дня назад был удар. Поэтому его ни в коем случае нельзя беспокоить сейчас.
Я оцепенел и стал про себя напевать старую песенку «о башнях с вершинами в тучах и о роскошных дворцах» и так далее. Когда я пришел в себя, то спросил:
— А что с его разумом?
— Кажется, он находится в полном сознании, но совершенно измучен. Видимо эта неделя в заключении повредила ему больше, чем мы думали. Удар вогнал его в коматозное состояние на двадцать четыре часа. Сейчас он уже вышел из комы, но у него парализована вся левая половина лица и частично левая сторона тела.
— А что говорит доктор Кэпек?
— Он надеется, что как только кровоизлияние в мозгу рассосется, все болезненные явления исчезнут. Но ему все же придется напрягаться поменьше, чем раньше. Но, понимаете, шеф, в настоящее время он действительно болен. Так что остаток кампании нам придется провести, рассчитывая только на собственные силы.
Я испытал такое же чувство утраты, как и тогда, когда умер мой отец.
Я никогда не видел Бонфорта и никогда не получал от него ничего, кроме нескольких исправлений в тексте речи. Но за это время я привязался к нему. Ведь именно то, что он находился в двух шагах от меня за запертой дверью и сделало возможным то, чего я достиг. Я сделал глубокий вдох, выдохнул и сказал:
— О'кей, Родж. Постараемся.
— Да, шеф. — Он встал. — Что же, нам пора на собрание. А как насчет этого? — он указал на список.
— О! — я постарался пораскинуть мозгами. А может быть, Бонфорт и не был против того, чтобы Биллу предоставили право называться «достопочтенным» просто ради того, чтобы он был счастлив. Бонфорт никогда не бывал мелочен по части таких вещей. В одном из своих трудов по политике он писал: «Я не могу назвать себя высокоинтеллектуальным человеком. |