|
Тепло блаженно обволакивало озябшее тело, кожу кололи изнутри крохотные иголочки. Вадим откинулся затылком на подголовник, подумал о том, какое несчастье было бы вылезать наружу, если Сергей вдруг наедет на доску с гвоздями и… Он проснулся, когда машина миновала площадь Победы и выскочила на Пулковское шоссе. — …Билеты туда и обратно, так что завтра к вечеру уже и вернемся, — ничего не замечая, продолжал чесать языком Сергей. — Отзвонимся, доложимся, и по двести баксов в кармане! Не хило, а?.. А вот если понравимся… — Это, значит, вроде как курьерами? — замедленно включился Вадим. — Ну да, для начала. Я же говорю, не ахти что, но ведь на новенького!.. Вот потом, если понравимся… — А что повезем-то? — Вадим поерзал на сиденье, поджал успевшие затечь ноги. — Знаешь, если дурь какую-нибудь, я… — Да ты что, совсем не слушаешь, когда тебе объясняют? Какая дурь? Повторяю в четыреста тридцать восьмой последний раз… — Ладно, — сказал Вадим. — Ты только из себя оскорбленную невинность, знаешь, не строй. На шоссе было выставлено заграждение, но гаишник в блестящем от дождя плаще только скользнул равнодушным взглядом по «Москвичу» с двумя пассажирами вполне славянского вида. Машина миновала поворот на Пушкин и стала взбираться на Пулковскую высоту. * * * Ее звали Камей Мажик, но она об этом не подозревала. Равно как и о том, что широколицый человек с золотой цепью на шее купил ее прямо на выставке, вместе с почетной ленточкой и дипломом. Камей только помнила, как знакомые руки в последний раз вынули ее из корзинки, как хозяйка поцеловала ее и передала в другие руки, чужие. Камей не забеспокоилась: она давно привыкла к незнакомым людям, которые поднимали ее над головой, гладили, поворачивали, любовались, потом возвращали хозяйке. Однако на сей раз ее долго везли куда-то в плетеной клетке, поставленной на заднее сиденье автомобиля, и наконец выпустили в комнату, где она никогда еще не бывала. — Порядок! Кошку вперед, теперь можно самим! — удовлетворенно сказал широколицый. Камей его не услышала. Как многие пушистые белые кошки с голубыми глазами, она была совершенно глухой. Человек справлял новоселье, но Камей так об этом и не узнала. Сначала она с любопытством обследовала комнату, лестницу наверх и другие комнаты. Потом заскучала и стала искать уютное место, чтобы улечься и наблюдать за происходившим. Хозяйка не появлялась. В гостиной был стеклянный потолок, и Камей полдня следила сквозь него за птицами, изредка щелкая зубами. Вечером в углу зажегся камин, а возле стены заработал телевизор. Камей любила следить за движущимися картинками, они забавляли ее. Она подошла поближе, а когда широколицый оглянулся и призывно похлопал себя по бедру, даже собралась было вспрыгнуть ему на колени. — Кумявка!.. — в восторге заорал вдруг ее новый хозяин, и Камей, испуганная резким движением, на всякий случай отбежала подальше. А он, восхищенный тем, как расправился западный журналист с непроизносимой для него фамилией российского спортсмена, оглянулся и указал на нее пальцем: — Во дают, Кумявка!.. Эй, ты, как тебя там, твою мать, Камея! Все. теперь будешь Кумявкой!.. Это было давно, и хозяйка по-прежнему не появлялась. Сегодня широколицый разводил что-то в пластмассовой ванночке на столе, когда появился еще один человек, которого Камей тоже никогда прежде не видела. Охранник проводил его в гостиную, и хозяин дома поднял руку, перепачканную синим: — Ага! Здоров, Адрианыч!.. Митяй, тащи кота, пускай доктор посмотрит. Павел Адрианович, а это был именно он, отнюдь не пришел в восторг от такой перспективы. Возможно, спортивный врач даже вспомнил хрестоматийную байку о знаменитом хирурге, предложившем художнику выкрасить дверь в ответ на просьбу вот так посмотреть художникову собачку. |
