Шагрен подошел ближе и пролаял несколько слов на фарси. Охранники чуть расступились и дали ему место пройти.

— Девчонка — где? — спросил Шагрен.

— Не знаю, — ответил Бонд.

Несомненно, они уже обнаружили открытую дверь и ведут поиски снаружи здания. Игра Бонда основывалась на том, что им и в голову не придет разыскивать молодую женщину, вырвавшуюся фактически из камеры смертников, на борту самолета, который, как ей прекрасно известно, должен уже на следующий день потерпеть катастрофу. О таком варианте они подумают в последнюю очередь. Шансы на успех, по правде говоря, были невелики — но больше Бонду и Скарлетт вообще не на что было рассчитывать.

Шагрен кивнул в сторону коридора, в направлении камеры, и отдал несколько коротких распоряжений. Бонду заломили руки за спину и потащили его по коридору; он тем временем старался внимательно следить за всем, что происходит вокруг. Судя по всему, распоряжение об отбое тревоги еще не поступило: звуки сигнализации и топот сотен ног, обутых в тяжелые армейские ботинки, доносились отовсюду. «Беги, беги, Скарлетт», — беззвучно повторял он про себя. Картина стройной, нет, даже хрупкой фигурки, возносящейся вверх, в темноту, на открытой подъемной платформе, по-прежнему стояла у него перед глазами.

Двое охранников втащили Бонда в камеру, снова связали ему руки и остались возле него, а двое заняли места снаружи, по обе стороны от двери. Через несколько минут, когда звуки сигнализации и сирен смолки, дверь открылась и вошел Шагрен.

— Вниз, — сказал он, тыча пальцем в песчаный пол.

Бонд опустился на колени, поставив одно из них на песок в том месте, где были закопаны осколки стекла.

— Девчонка — где? — снова спросил Шагрен.

— Я уже сказал, — ответил Бонд, — я не знаю. Охранник открыл дверь, потому что ей стало плохо. Она убежала, но куда — я не знаю. А я пошел по коридору, чтобы сообщить доктору Горнеру, что его гостья пропала. Похоже, я подзабыл код замка на дверях в его кабинет.

— Врать! — заорал на него Шагрен. — Врать!

Та половина его лица, которая сохранила подвижность после операции, была искажена гримасой ярости, вторая же оставалась неестественно застывшей. В одном углу рта выступила пена.

«И вот эту страшную рожу, — подумал Бонд, — видели глаза тех несчастных школьников, которые сидели себе спокойно, поджав ноги, где-нибудь на полянке посреди деревни, собираясь слушать библейскую притчу о добром самаритянине».

— Сказать мне, куда идти девчонка. Сказать мне!

Бонд посмотрел на своего мучителя даже с каким-то сочувствием. У него в голове вертелись слова давно позабытого евангельского стиха.

— Пустите детей, — проговорил он, — и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство…

Шагрен изо всех сил ткнул Бонда сапогом под ребра, и тот услышал хруст сломанной кости. Потом Шагрен вынул из нагрудного кармана рубашки кожаный футляр и достал оттуда две палочки для еды, сделанные из слоновой кости. На них были выгравированы и прокрашены красной краской китайские иероглифы.

Один из охранников схватил Бонда за волосы и запрокинул его голову назад, второй крепко сжал ему челюсти, а Шагрен медленно и глубоко воткнул Бонду палочку в левое ухо.

Охранники по-прежнему держали голову Бонда как в тисках, а Шагрен так же аккуратно и тщательно вставил вторую палочку. Бонд ощущал, как она упирается в его барабанную перепонку.

— Ты слышать плохие вещи и не говорить, — сказал Шагрен. — Вот что Фам Син Куок делать, когда человек слышать плохие вещи.

Бонд сжал зубы, когда Шагрен подошел вплотную и расставил ноги.