— Это в дополнение к тем семнадцати? — равнодушно уточнил Эдвин.

— Ага!

Норт молчал. Он всё так же держал меня за руку, осторожно поглаживая пальцы, и молчал. Эдвин взглянул на него и прямо спросил:

— Чего ты опасаешься?

Дастел несколько секунд молчал, затем сдавленно ответил:

— На финал заявится король. Полагаю, вам, хорошо знакомым с его любовью к пафосным заявлениям, не нужно объяснять, что произойдёт.

Я не то чтобы была хорошо знакома с любовью короля к пафосным заявлениям, но помня о его выходке в Некросе, тихо спросила:

— Ты думаешь, он станет повторять свое бредовое заявление?

— О том, что отдаст тебя победителю? Даже не сомневаюсь, — хрипло ответил Норт.

— А лояльности от Танаэша уже можно не ждать, — добавил Эдвин.

И вот тогда до меня дошло. Практически всё и дошло… и я поняла очевидное — на Ташши тоже повлияла кровь Проклятой Калиан. О, Тьма! Трижды проклятая Тьма!

— И чего ты побледнела? — вдруг обратил на меня внимание Эдвин.

Побледнела? Наверное. Наверное, побледнела… А как тут не побледнеть? Да я была в ужасе! Ярослава и Ташши… я разрушила пару ведьмочки и принца. Пару, о которой все знали. Ярослава ведь официально была невестой Танаэша, он ей даже организацию Мёртвых игр доверил… как невесте. А я всё разрушила! Я…

— Так, а ну прекрати! — Эдвин схватил за плечо, встряхнул так, что я вся дёрнулась. — Прекрати, я сказал!

Прекращать было сложно! На меня волнами накатывало осознание произошедшего, осознание всей ситуации, осознание всего того, о чём рассказал Гобби! И я вдруг отчаянно поняла — я стану как Проклятая Калиан, я буду разрушать всё, к чему прикоснусь — пары, браки, семьи… А если учесть, что Ташши попал под влияние крови, то вполне есть шанс, разрушить и государства… О, Тьма! О, Тьма… И это ещё даже кровь не проснулась, а что будет потом?! 

— Риа? — позвал Норт.

Я вырвалась из его объятий. Остановилась, не зная, что делать, как успокоиться. Отдалённо в сознании билась мысль, что сегодня бой, я знала, что нужно оставаться здесь, сейчас будет пережеребьёвка, нужно быть с командой… я не могла! Мне отчаянно и до невозможности остановиться, нужно было побыть одной! Просто побыть одной… Иначе я кажется с ума сойду.

И я дернулась было уйти, но Эдвин преградил дорогу.

— Я… мне в уборную, — соврала, ощущая, как срывается дыхание.

Как срываюсь я!

И не позволяя ни остановить, ни задержать себя, торопливо отшатнулась от Эдвина, и практически бегом бросилась прочь из зала. Меня шатало, перед глазами всё прыгало и взрывалось светящимися белыми точками, в голове шумело. Я едва ли разбирала дорогу, и когда в коридоре столкнулась с бабушкой, держащей корзинку с яблоками, даже не извинилась.

Бабушка и не требовала. Оказавшись неожиданно сильной, она сгребла меня в объятия и утащила в сторону уборной. Женской. Там отпустила, заперла двери и развернулась к дрожащей мне, став огромным плечистым гоблином.

— Ыгырх… — простонала я, узнав его.

— Умылась бы ты, ледя, лица на тебя нет, — с явной жалостью, посоветовал он.

Я подошла к раковине, опёрлась на неё руками, и с отчаянием посмотрела в зеркало, чтобы понять то, что мне сегодня уже говорили — я изменилась. Не явно, не так, чтобы с уверенностью сказать, что из зеркала на меня смотрело чужое лицо, но и своим его назвать я могла едва ли. Изменился взгляд — глаза из зелёно-болотного стали яркого тёмно-изумрудного оттенка. Настолько красивого, трудно было перестать смотреть на них.