– Да как… поче… Она тебе когда‑нибудь отказывала? Хоть в чем‑то?! Да как у тебя язык!..

– Перестань же кричать, – взмолилась бабуля, хватаясь за виски, – голова лопнет! Всем соседям сообщаешь! И так уж косятся – каждый, мол, день у вас ругань да скандал, выживаете старуху!.. У меня от таблеток от этих, может, печень болит.

– Чего ж ты врачу не сказала! Зачем говоришь это мне, а не ей?!

– Что ж ей все‑то рассказывать? Она мне человек чужой.

Юрик еще раз задохнулся, у него стискивались кулаки.

– Это только ты у нас чужим людям про семью все выбалтываешь… А куда это ты собрался? – подозрительно спросила бабуля, лишь теперь заметив, как он одет.

– В аптеку! – заорал Юрик. – Тебе прописали уколы!

– Нет! – завизжала бабуля и стала выпрастываться из‑под одеяла. – Не надо уколов, на работу пойду.

– Лежи, сволочь! Лечись и не шевелись, пристукну!

– Что же ты на весь дом!..

– Ты сама громче орешь!

– Рад меня со свету сжить своими уколами!

– Ты же маму убиваешь!

– Вот! Вот она тебя и настропаляет, мешаю я ей, присматриваю, покуда сыночек в отъезде! То‑то вы без меня разгуляетесь!

– Что ты говоришь такое, ты подумай!

– Какая она мать, с книжками весь век, вот и родила тебя такого, разве это мать!

– Убью!!

– Кричи, кричи на весь дом!.. – она рыдала.

Юрик вырвался из квартиры. На лестничной площадке, прямо у двери, стояли три бабулиных подружки; едва Юрик появился, они деятельно о чем‑то заговорили. Юрик прошествовал мимо, чувствуя на спине скользкие, остренькие взгляды. Сквозь картонную дверь обычную‑то речь слышно, не то что эти жуткие, омерзительные вопли.

Что со мной случилось? Почему стал кричать? Юрик не мог понять. Ведь я же выдержанный, добрый. Какой стыд! Зачем стал с ней вообще разговаривать? Ведь это каждый день, я же знаю, чем кончается. Надо просто делать свое дело и не обращать внимания ни на одно слово. Старость. Все старики, верно, такие вот. Расстреливать! Как пятьдесят стукнет – на удобрения! Маме сорок четыре… Она такой не будет! Да, что‑то мешает все время, вроде бегу, а вроде еле двигаюсь?

Оказалось, мешала боль. Левая коленка почти не гнулась, в ней что‑то сцеплялось и схрустывалось, продергивая раскаленную нить по бедру при каждом шаге. Это из‑за нервов, подумал Юрик, сбавляя шаг и пытаясь идти как на ходуле. Тело давно выучило болевые приемы ног и выработало контрприемы. А куда я бегу? Ковыляю, то есть… где рецепты? Он остановился, отставив ноющую все сильнее ногу в сторону и мгновенно вспотев. Стал шарить по карманам. Карманов было два, в одном звякали ключи, в другом перекатывались три двухкопеечные монеты. Забыл! Он часто забывал что‑нибудь, уходя из дома, потому что большинство уходов были под стать сегодняшнему. Юрик исступленно перерывал карманы, выворачивал, тряс; у него дрожали руки. Он не мог так вернуться!

Он заковылял обратно. Подружки торчали теперь на улице возле парадного, одна держала на поводке гадкую, как крыса, востромордую черненькую собачонку. Тварь крутилась у кустов и опрыскивала их, вздергивая дрожащую лапку. Юрик стиснул зубы и ускорил шаги, стараясь идти как нормальный человек.

– Юрочка, – сладко протянула бабка с тварью на поводке, – что ж это Антонины Степановны не видать? Или случилось чего?

– Видимо, пресытилась вашим обществом, – сквозь зубы процедил Юрик и вошел в дом. Лифт был занят. Задыхаясь, Юрик стал карабкаться по лестнице, вытягивая себя за перила на каждую очередную ступеньку. Третий этаж, нормальный человек птицей бы взлетел, насвистывая…

Бабуля стояла у окошка, выгнув худую шею, в белой рубахе до пят, как привидение.