Я уже хотел рассказать ему о том, как когда-то мечтал о художественной школе (даже покупал альбомы с репродукциями, когда мог себе это позволить) – но сдержался. В последние тридцать лет мой вклад в мир живописи ограничивался завитушками, которые я выводил на бумаге во время телефонных разговоров, и прошло, наверное, десять лет с момента покупки последнего альбома, которому полагалось лежать на журнальном столике, дабы производить впечатление на гостей.

– А потом?

Я собрался солгать… стыдился сказать правду… но все же сказал. Однорукие мужчины должны говорить правду, если есть такая возможность. Это придумал не Уайрман. Это мои слова.

– Нет.

– Попробуйте снова порисовать, – предложил Кеймен. – Вам нужно отгородиться.

– Отгородиться? – в недоумении повторил я.

– Да, Эдгар. – На его лице отражались удивление и разочарование, вызванные тем, что я никак не мог понять очевидного. – Отгородиться от ночи.

Насчет самого визита Тома я лучше всего помню одно: его смущение и неловкость.

Я предложил ему пива, и он согласился. Когда я вернулся из кухни, он смотрел на сделанный мной рисунок тушью: три пальмы у кромки воды, крыша хижины на заднем фоне слева.

– Неплохо, – прокомментировал он. – Ты нарисовал?

– Нет, эльфы, – ответил я. – Они приходят ночью. Чинят мне обувь и иногда рисуют картины.

Он рассмеялся, слишком уж нарочито, и вернул рисунок на письменный стол.

– На Миннесоту, прафта, не похоше. – Он вдруг заговорил со шведским акцентом.

– Я срисовал его из книги, – пояснил я. На самом деле я воспользовался фотографией из буклета риелтора. Фото было сделано из окна так называемой «флоридской комнаты» в «Салмон-Пойнт». Я только что арендовал там дом как минимум на год. Никогда не бывал во Флориде, даже в отпуске, но фотография задела какую-то струнку в моей душе, и впервые после несчастного случая я почувствовал желание увидеть все своими глазами. Слабенькое, но желание. – Что я могу сделать для тебя, Том? Если ты насчет…

– Вообще-то Пэм попросила меня заглянуть к тебе. – Он опустил голову. – Я хотел, но не смог заставить себя сказать «нет». Из уважения к прошлому, ты понимаешь.

– Само собой. – Том говорил о тех временах, когда «Фримантл компани» представляла собой три пикапа, бульдозер «Катерпиллер D9» и радужные мечты. – Выкладывай, Том. Я тебя не укушу.

– Она наняла адвоката. Настроена на развод.

– Я и не думал, что она откажется от своих планов. – Я говорил правду. Не помнил, как душил ее, зато хорошо запомнил выражение ее глаз, когда она мне об этом говорила. И я прекрасно знал: если Пэм принимала решение, отказывалась она от него крайне редко.

– Она хочет знать, собираешься ли ты привлечь Боузи.

Вот тут я не мог не улыбнуться. Шестидесятипятилетний Уильям Боузман-третий, щегольски одетый, ухоженный, в галстуке-бабочке, возглавлял миннеаполисскую юридическую фирму, услугами которой пользовалась моя компания, и если бы он узнал, что мы с Томом последние двадцать лет зовем его Боузи, его, наверное, хватил бы удар.

– Я даже не думал об этом. А в чем проблема, Том? Что конкретно она хочет?

Он выпил пиво, поставил пустой стакан рядом с моим незаконченным рисунком, щеки налились краской.

– Она выразила надежду, что удастся обойтись без жесткого противостояния. Она сказала: «Я не хочу быть богатой и не хочу драться за каждый доллар. Я лишь хочу, чтобы он обошелся по справедливости со мной и девочками, как он поступал всегда.