|
В полку служил А. П. Оленин, в 1903 году в возрасте 70 лет надиктовавший воспоминания для «Исторического вестника»: по его словам, когда он услышал имя «Дюма», то сразу понял, о ком речь: «…портреты автора „Трех мушкетеров“ были в то время распространены везде». Оленин пишет, что Дюма поселили у него на квартире. «Вся „наша“ молодежь тотчас собралась ко мне и устроила Дюма, когда он вышел, свежий и веселый, сочувственную овацию. Я же тотчас дал знать командиру полка, кн. А. М. Дондукову-Корсакову, о прибытии знаменитого писателя. Немедленно последовало от князя приглашение на обед, и прибыл экипаж… За обедом знаменитый писатель обворожил всех своим прелестным, остроумным разговором… Не могу забыть его полудетский восторг, когда он узнал, что далее, на пути в Темир-Хан-Шуру, он проедет совсем близко от этого ущелья, что „оказия“ пойдет неприятельской землей, под усиленным конвоем, и что, возможно, будет и перестрелка… К вечеру ко мне собрались мои товарищи, и началась лихая кавказская пирушка, в которой „председательствовал“ Дюма… Надо было видеть его восхищение, когда в темной комнате загорелась синим огнем „жженка“ и прибывший оркестр грянул „Марсельезу“…» На следующий день, по словам Оленина, снова была пирушка, ездили верхом; наконец «оказия» под конвоем двинулась вдоль реки Сулак. «Справа и слева в некотором отдалении показались конные чеченцы. Дюма словно преобразился. Во весь опор вынесся он с нами вперед туда, где завязалась лихая кавказская перестрелка. То наскакивая, то удаляясь, горцы перестреливались с нашими… Во все время схватки Дюма сохранил полное самообладание и с восхищением следил за отчаянной джигитовкой казаков… Вскоре горцы увидали, что не могут вследствие своей малочисленности затеять серьезное дело, и, обменявшись последними выстрелами, ускакали восвояси».
Дурылин разоблачает эту историю, ссылаясь на историка В. Д. Карганова, который, в свою очередь, пересказывает слова М. П. Хаккеля, бывшего в 1880-е годы секретарем А. М. Дондукова-Корсакова: «У опушки князю пришла мысль позабавиться симуляцией нападения горцев, для чего было послано несколько солдат-драгун в лес разыграть стычку с воображаемым Шамилем. После перестрелки романисту рассказали разные небылицы о сражении в лесу и, в подтверждение, показали ему какие-то лохмотья, обмоченные в крови барана, заколотого к обеду». А наивный француз поверил, писал Жозефу Мери: «Мы перерезали территорию Шамиля и дважды имели случай обменяться ружейными выстрелами со знаменитым предводителем мюридов…» А теперь разберемся. Первоисточник, на чьи слова ссылаются Хаккель, Карганов и Дурылин, — Дондуков-Корсаков (кстати, все они, как и Оленин, ошибочно пишут, что Дондуков-Корсаков был комполка: он накануне приезда Дюма вышел в отставку из-за столкновения с генерал-адъютантом Н. И. Евдокимовым, и его сменил граф И. Г. Ностиц; Дюма об этом упоминает). С отцом Дондукова Дюма имел неприятное столкновение в Венеции в 1843 году; сын там тоже был, как следует из его же мемуаров, и не мог не знать о скандале, так что его враждебный тон по отношению к Дюма понятен. Значит, Оленин прав и перестрелка была настоящая? А вот и нет: Дюма, представьте, вообще никакого сражения не упоминает. Прибыли в Чир-Юрт, у Ностица увидели портрет Хаджи-Мурата (следует рассказ о нем), выслушали историю нижегородского полка, поужинали, обсуждая снабженцев, наутро вышли с конвоем из 25 человек, потом конвой вернулся, а путешественники поехали через Кумторкалу к Темир-Хан-Шуре (ныне Буйнакск) «с четырьмя казаками и офицером Виктором Ивановичем» — вот и все. (Письмо к Мери — документ, не предназначенный для печати, причем в нем не указано, о каком эпизоде идет речь. |
