|
Пришел молодой безработный Бенжамен Пифто и сразу был принят. Пифто, «Дюма без пиджака» (1884): «Он незамедлительно усадил меня около себя и принялся диктовать для „Газетки“ статью о Шекспире, где, насколько помню, назвал его „наивысшим существом после Бога“… Вечером, отпуская меня до следующего дня, он вручил мне аванс из моей зарплаты, которая составляла 100–200 франков в месяц… Впрочем, мы никогда не заключали договора и не считали, кто кому сколько должен. Когда я говорил, что мне нужны деньги, он отвечал: „Возьмите сколько вам нужно“, и я брал сколько мне было необходимо». Обязанности Пифто: покупать утром что-нибудь к завтраку, принимать гостей, отвечать на письма и переписывать тексты, устраняя повторы и расставляя знаки препинания. По его словам, Дюма питал к нему «отцовскую привязанность» и он был «скорее другом, чем секретарем». «Он поддерживал меня во всем, и, когда он шел к кому-нибудь на ужин, я всегда шел с ним». Пифто перечислил тогдашний круг общения Дюма — он невелик: Шервиль, Ноэль и Поль Парфе, художник Гектор Монреаль; дочь приходила часто, сын — редко; дважды в неделю няня приводила внучку.
«Колосс телом и умом… широкое лицо, полные губы, курчавые волосы, очень развитые челюстные кости и светлая кожа; но эта экзотическая голова была освещена необычайно живыми голубыми глазами, которые казались кратерами вулкана разума, и все было смягчено излучением несказанной доброты… Наконец, во всем его лице, жестах, словах и действиях было что-то, от чего даже самый ненаблюдательный человек говорил себе: „Это — сила!“… Гордость была его излюбленным грехом. Во всем, что выходило из-под его пера, замечалось злоупотребление словом „я“. В разговоре этого было меньше. Он мало говорил о себе, но любил, когда другие говорили о нем с восхищением… Что касается философских взглядов, то, насколько мне известно, в то время он был атеист и материалист. Как-то раз кто-то за столом говорил о переселении души и иной жизни. „Душа! — сказал он. — Я в это не верю, так как иная жизнь бессмысленна“. „Почему?“ — возразил верующий. „Потому, — ответил Дюма, — что мы не помнили бы первую. Зачем мне возрождаться два раза, сто раз, если я не помню моих предыдущих существований и если нет связи одного с другим, если я не нахожу тех, кого знал и любил?“» (При этом был суеверен, носил амулеты, верил в приметы, хотя и утверждал обратное.) «Другим его грехом было женолюбие. Он старался демонстрировать любвеобильность, сравнивая себя с Шекспиром, Мольером, Байроном и т. д. Несмотря на свои 60 лет, кроме сожительницы, у него обычно бывало еще 3–4 женщины, выбранных наугад из тех многих, что писали ему». Из добродетелей Дюма Пифто отметил участливость, щедрость, такт и незлобивость: «Он не умел ненавидеть. Когда он встречал критика, только что грубо его разнесшего, он говорил: „Какую отличную статью я дал вам повод написать!“»; «Он был прелестным собеседником, хотя у него был легкий дефект произношения, с „э-э“ и „м-м“ в начале фраз, и в публичных выступлениях это мешало»; «Легкость письма необычайная: ни одного вычеркивания, ни одного исправления. И, что еще удивительнее, вернувшись после званого ужина, он садился писать как ни в чем не бывало. Вино на него совсем не действовало. Впрочем, пил он очень мало». Зато все сильнее увлекался готовкой: в любое время дня его можно было застать в фартуке и со сковородкой в руках. В мае Дюма с Пифто и Фанни снял виллу «Катина» в деревне Сен-Гратьен близ курорта Энгьен-ле-Бен — престижное место, в соседях Жирардены и принцесса Матильда, дом просторный, с садом; то была почти реинкарнация «Замка Монте-Кристо». |
