Едва Куня произнес последнее слово, как послышалось грозное рычание машин, и из густых клубов пыли и дыма показались долгожданные ЗИМы. В следующее мгновение моторы машин заглохли, и двери начали хлопать одна за другой. Пыль понемногу стала оседать, и сквозь мутноватую пелену взору питерских богатырей предстали трое заморских-южноморских. Эти здоровенные любители джаза — Пастух, Саныч и Пузцо — были в бронежилетах, у каждого в руках по пистолету, а на головах — котелки, небрежно надвинутые на глаза.

— Какая же это бригада, — слегка набычившись, сказал Куня Бугаю. — Это же три гада, а не бригада.

— Господа питерские, — громко и твердо произнес Пастух, — вы наехали на «Веселую бригаду». У нас через полчаса концерт, поэтому предлагаю обойтись без песен и сразу перейти к танцам.

— Чего ты тут трешь, клоун, — начал багроветь Куня. Казалось, еще минута — и из его ноздрей пойдет пар, как у мультяшного быка.

— Я надеюсь, что никто из вас не ходит в джаз-клуб на Загородном? — не обращал внимания Пастух на разгорающееся пламя во взгляде Куни.

— Че? Че ты там лопочешь, придурок? Иди ты со своим джазом…

— Ну и слава богу! — не дал закончить Пастух своему противнику.

В следующую секунду Пастух со своим скромным подкреплением начали палить из своих пистолетов как в тире, только по живым мишеням. Делали они это так быстро и слаженно, что выстрелы создавали ритмический рисунок из песни. Если бы не их сосредоточенность на нажатии курков, они бы лихо притопывали ногой в такт.

Прошло всего несколько секунд, и ни одна песня не успела бы закончиться так быстро, как эта. Но возле «гелендвагенов» лежали двенадцать обмякших трупов. Все как один, кроме Юрца с Бугаем, в черных пальто, испачканных дорожной пылью и теперь помятых.

Пастух и его весельчаки картинно сняли свои котелки и прижали к груди. Постояв так несколько секунд и изобразив при этом крайнюю скорбь, бригада победно улыбнулась и водворила свои котелки на их законное место.

— Ну что, быстро мы на сей раз отстрелялись. Слышь, Пузцо, ты в первой доле, мне показалось, слажал, — ехидно заметил честолюбивый Пастух.

— Не может быть такого! — оскорбленно ответил Пузцо. Он поправил съехавший на затылок котелок и искоса посмотрел на товарищей.

— Слажал-слажал, — в унисон Пастуху ответил Саныч, вытирая пот со лба белым платочком с вышитыми на нем инициалами.

Пузцо хотел было возразить и ему, но один из трупов зашевелился. Это был главарь черных пальто, статный красавец Куня. Он пытался что-то сказать, но из его окровавленного рта доносились только жалкий хрип и сипение. Дрожащей рукой он выхватил у мертвого товарища, который лежал почти на нем, пистолет и хотел было пальнуть, но здоровяк Пузцо среагировал быстрее. Он молниеносно выстрелил в шевелящегося живчика, успев сказать ему на прощание пару смачных нецензурных слов.

— Точно, слажал, — смущенно признался товарищам Пузцо, — надо больше репетировать.

После этих правильных слов троица быстро запрыгнула в свои ЗИМы и исчезла в клубах пыли так же быстро, как появилась. Рокот машин стремительно удалялся, и вскоре в воздухе повисла долгожданная тишина, нарушаемая, как и раньше, только шепотом морских волн. Почти стемнело, и в море расплывчато читалось очертание растущей луны.

— Опять двадцать пять! — всплеснул руками старый сторож, который будто и не слышал всей пистолетной симфонии, которую Пастух и бригада исполнили тут несколько минут назад.

— Это сколько ж работы.